Я выхожу из купе и бесцельно бреду по проходу. Дух тлена и запустения витает внутри и снаружи поезда. Мусор, словно размножаясь простым делением, лезет, тянется, течет изо всех щелей и закоулков, намереваясь, кажется, заполнить собою все изнывающее в духоте пространство. Пассажиры уже успели выбраться за пределы вагона, сонно затаившись в придорожном кустарнике. В скудной тени лесополосы, переминаясь с ноги на ногу, топчется знакомый мне длиннорукий курсантик с двумя лычками на погонах. Вся его вялая, опущенная книзу фигура выражает томление и досаду. Встретившись с ним взглядом, я сочувственно киваю ему. В ответ он лишь обреченно пожимает плечами: «Ничего, мол, не поделаешь — служба». «Знаю, — молча соглашаюсь я, — самому приходилось».
В глубине прохода, в преддверии тамбура появляется молоденькая проводница. Блаженно жмурясь от солнца, девчушка идет мне навстречу, чем-то похожая на сытого котенка. Ленивая, чуть враскачку поступь ее, кажется, еще дышит недавними снами и, только сойдясь с нею лицом к лицу, я замечаю, что она пьяна — глухо и бессознательно.
— Марию мою не видела? — пытаюсь я легонько встряхнуть ее. — Она к тебе не заходила?
— Кого? — невнятно лепечет та и вдруг обессиленно утыкается мне в грудь. — Не знаю.
Я осторожно поворачиваю девчушку за плечи и веду к служебному купе, где она, немного придя в себя, вопросительно вскидывает на меня осоловелые глаза:
— Выпить хочешь?
— У тебя есть?
— Там. — Она кивает в сторону стенного шкафчика. — Возьми и налей… Там есть…
Я достаю оттуда уже початую поллитровку и два порожних стакана, наливаю:
— Хватит?
— Лей еще… Голова болит.
— Где же это ты так?
— Там. — Ладошка ее неопределенно плывет куда-то за окно. — С подружкой.
— Не рано ли? — подвигаю я ей стакан. — Не боишься?
— Чего?
— Спиться.
— А! — отмахивается она от меня и, лихо, одним глотком опрокинув свою долю, облегченно откидывается на спинку сиденья. — Хуже смерти ничего не будет!
— Ну, до этого тебе еще, пожалуй, далеко.
— Уже жить не хочется.
— Что так?
— Скучно, интереса нету.
— Замуж иди.
— Не берут.
— Где глаза у ребят!
— Правда? — Круглое лицо ее благодарно млеет. — Не хуже ведь других, правда?
— Лучше.
— Честное слово?
— Конечно.
— Мне это многие говорят, — ее медленно, но неотвратимо клонит ко мне, — а как всерьез, так все врассыпную. — Слезы обиды навертываются у нее на глазах. — Что им во мне не нравится!
— Мне — всё.
Я говорю это безо всякой задней мысли, с тем только, чтобы утешить, успокоить ее, но она прижимается ко мне теснее и теснее, лица наши сближаются, я уже чувствую на своих губах ее дыхание и, наконец, выдержка изменяет мне.