Из-за долгого сидения на одном месте спина и ноги Селии онемели, чего нельзя было сказать о ее чувствах. Она вытянула затекшие ноги и пошевелила пальцами, чтобы избавиться от неприятного покалывания, и ее партнерша, дремавшая на соседнем стуле, услышала шорохи и открыла глаза. Женщины переглянулись, и Селия кивнула: пора. Она направилась к кровати, сжимая в кулаке связку ключей, чтобы те не гремели, хотя и подумала: «Какая нелепость: как будто, кроме звона ключей, Амелии ничто больше не напомнит о том, что она в заключении».
Селия сразу же заметила, как в ожидании ее прикосновения напряглась Амелия. Надзирательница отогнула одеяло — не по сезону тонкое и легкое, — и на нее пахнуло лежалым постельным бельем, запахом пота и страхом. Амелия придвинулась поближе к стене и попыталась натянуть на себя одеяло, но, подчиняясь твердой руке, в конце концов нехотя поднялась с постели. В этой высокой изможденной женщине не было ничего от того высокомерного бесчувственного существа, описанием которого пестрели все газеты с самого ноября, после ареста Амелии. Теперь она выглядела намного старше своих двадцати девяти. Лицо ее посерело от изнеможения, и женщина настолько ослабла, что, казалось, едва была способна дойти до эшафота. Она ничуть не походила на ту прежнюю Амелию, которая вошла в тюрьму с изумленным — если не сказать возмущенным — видом и которая никак не могла поверить в происходящее. Скоро за воротами тюрьмы, в ожидании обычного в таких случаях объявления, начнут собираться толпы зевак, но, если бы им довелось столкнуться сейчас лицом к лицу с Амелией Сэч, Селия сомневалась, что хоть кто-то из них признал бы в ней воображаемое всеми чудовище.
Она ободряющим жестом предложила заключенной одеться, стараясь при этом не смотреть на нее с жалостью, с какой смотрели на Амелию почти все, кто заходил к ней в камеру. Впрочем, большую часть одежды Амелия уже и так водрузила на себя, чтобы согреться в постели. Они вместе с Селией с трудом натянули через голову обязательную синюю хламиду, выцветшую и настолько бесформенную, что обитательницы «Холлоуэя» теряли в ней всякую индивидуальность. Селия опустилась на колени, чтобы помочь заключенной всунуть ноги в потрепанные, не по размеру туфли, и заметила, что скреплявшие обувь Амелии гвозди разодрали ее черные шерстяные чулки и покарябали кожу. Ступня осужденной показалась Селии такой маленькой и жалкой, что у надзирательницы перехватило дыхание. «Наверное, повешение женщины куда тягостнее переживается, чем казнь мужчины. Или мужчины-надзиратели, когда настает час смерти их заключенного, чувствуют такое же саднящее отчаяние?» От волнения Селия никак не могла подняться, и тут она ощутила на затылке легкое прикосновение рук Амелии. Являлся ли этот жест благословением или безмолвной мольбой о поддержке, было неясно, но Селия почувствовала, как ее пробирает дрожь. Однако, собравшись с духом, она принялась зачесывать и собирать в конский хвост когда-то прекрасные, а теперь запущенные и тусклые, волосы Амелии. Уложив их в пучок на затылке, Селия убрала волосы подальше от шеи, чтобы они потом не запутались в виселичной петле. Эта незатейливая процедура, похоже, подействовала на Амелию так, как ничто другое, и Селия тут же схватила с крючка накидку, точно хотела ею отгородиться от вырвавшегося у заключенной стона, напоминавшего скорее завывание раненого животного, чем человеческое стенание. Укутав накидкой плечи Амелии, она повернула осужденную лицом к себе в надежде хоть как-то утихомирить этот поток душевной боли, но Амелия зарыдала еще явственнее и еще громче.