— Нет, после того как я ей рассказала, что случилось в тюрьме, ее больше ничего не интересовало.
— А она показала вам фотографию в журнале?
Женщина покачала головой.
— Что ж, мисс Стьюк, спасибо вам за помощь. Извините, что занял у вас столько времени. — Тут Пенроуз заметил в ее взгляде сожаление. Стьюк явно недоставало компании, особенно если речь заводилась о прошлом, и это должно было сыграть на руку Джозефине: по крайней мере он может попробовать проторить для нее дорожку. — Моя приятельница пишет роман, основанный на деле Сэч и Уолтерс. Не будете ли вы так добры помочь ей в изысканиях?
— Раз это роман, вряд ли ее интересует правда, — ответила Стьюк с изумившей его горячностью.
— По-моему, одно другого не исключает. И потом, я заметил, что вы любите детективные романы.
— Терпеть их не могу.
— А полки у вас от них просто ломятся.
— Почти все здесь осталось от моей сестры. Я эти книги читала, но в них тьма-тьмущая ошибок. Также как и в понятиях моей сестры о жизни.
— Так вы читали их для того, чтобы найти ошибки? — спросил Арчи с едва скрываемым раздражением.
— Для тех, кто имел дело с настоящими преступниками, все эти романы и гроша ломаного не стоят.
Знала бы Стьюк, подумал Пенроуз, что она почти в точности повторяет слова Селии Бэннерман.
— Так что, боюсь, помочь вашей приятельнице я никак не смогу.
Он поднялся, чтобы уходить, и, зацепив нечаянно шляпой за одно из растений, вдруг вспомнил рассказ Джозефины.
— После казни Сэч и Уолтерс кто-то на их тела положил фиалки. Селия Бэннерман? — спросил он, когда Стьюк, с трудом волоча ноги, провожала его до двери.
— Нет, это я положила.
Пенроуз не мог поверить своим ушам.
— После всего того, что вы сказали о наказании и расплате за преступления, вы выказали им на прощание такое уважение? Как же так?
— А вот так: в глазах Господа Бога они уже снова были невинными. В этом все и дело. Они заплатили за свое злодейство и потому заслужили мое уважение.
Джозефина ощутила на лице легкое дуновение морского ветра и еще больше обрадовалась, что им не надо делиться с толпой: узкая улочка, сбегавшая к эстуарию, была почти пустынна, и, остановившись у кромки воды, она могла взирать на открывшийся перед ней вид, не отвлекаясь ни на что, кроме собственных мыслей. Был отлив, и блестевшая в лучах солнца тина обнажилась широкой полосой, к полному удовольствию болотных и прочих птиц, прилетевших в эти края на зимовку. А за рекой виднелся маяк и церковный шпиль, обозначавший границу с соседним городком. Паром, что мог бы доставить ее в те края, зимой не ходил, да у нее и не было никакого желания покидать это безлюдное место. Джозефина побрела вдоль берега, поскрипывая галькой и наслаждаясь столь редкостным ощущением уединенности.