Отец ее, сколько она его помнила, всегда был страшным растратчиком. По ремеслу строитель, он без конца пропадал в Северном Лондоне, но весьма редко приносил домой больше тридцати шиллингов в неделю, а когда не работал, то за мелкие преступления сидел в тюрьме. Еще он был бабником — Марджори знала смысл этого слова задолго до того, как услышала само слово, — и в послевоенные годы сильно преуспел в своих ухлестываниях, пользуясь слабостью женщин, которые из-за нехватки мужчин сознавали, что замужество им не светит, и старались урвать хоть кусочек чужого счастья. Марджори ненавидела слабости отца и его дешевый оптимизм, но еще сильнее ненавидела мать за то, что она ему все позволяла. В том, что мать безропотно принимала свою судьбу, Марджори виделся прообраз и собственного будущего. Мысль о нем страшила ее больше, чем любая исходившая от властей угроза, и убеждала Марджори: полагайся только на саму себя, к чему бы это ни привело и какими бы неприятностями тебе ни грозило.
Она звонком подала знак водителю выпустить ее на Оксфорд-серкус и не спеша зашагала по Холлс-стрит, наслаждаясь прогулкой по приличному району города и тем, что здесь у нее дела. На сей раз все ведь будет по-другому? У нее теперь новая работа, которая ей отлично удается, и каждый день не похож на предыдущий; у нее есть подруги — одни из «Холлоуэя», другие — среди работниц сестер Мотли. И впервые в жизни у нее появилась надежда распрощаться с Кэмпбелл-роуд. Казалось, что всего этого ей должно быть достаточно. И все же ее мучила какая-то неудовлетворенность, и Марджори знала, что рано или поздно она захочет большего, тем самым доказывая, что ее мать была права. «Знаем мы вашего брата», — сказала мисс Ронни, и хотя Марджори понимала, что в этом замечании не имелось ни капли злого умысла, ей казалось, что оно намекало на предсказуемость ее будущего и невозможность его изменить.
Она на минуту задержалась перед входом в дом номер двадцать на Кавендиш-сквер и, убедившись, что выглядит опрятно и благопристойно, отважно переступила порог «Клуба Каудрей», радостно изумляясь тому, с какой готовностью ее впустили.
Марджори стояла в вестибюле, терпеливо ожидая, когда администраторша договорит по телефону. Тюрьма научила ее видеть в людях не столько конкретные человеческие существа, сколько определенные типы, и, наблюдая, как администраторша, чтобы заставить ее ждать, нарочно растягивает беседу, при этом заученно улыбаясь проходившим мимо членам клуба и воображая себя одной из них, Марджори без труда определила, к какому сорту существ дамочка относится. Этот маленький мир, куда люди постоянно приезжали и откуда уезжали, но где никто никогда не оставался надолго, являлся единственной знакомой ей империей, здесь было ее законное место. Да, за дверями клуба огромный мир, но пусть явившаяся оттуда красотка посыльная не воображает, будто это для нее, администраторши, что-то значит.