С тех пор песнь гудков была неотделима от великих революционных праздников: они входили в город под ее могучие звуки.
Но не всех радовала симфония заводов. Редеющая с каждым днем кучка частников, оставшиеся в щелях «бывшие» люди затыкали уши, ненавидя и страшась медного пенья. Оно казалось им погребальным, хоронило их бесплодные надежды. С тоской и ненавистью слушал в это ноябрьское утро праздничные гудки Биргер: они всегда напоминали памятную июльскую забастовку моряков в девятнадцатом году, которую он вместе с другими белогвардейскими прихвостнями тайно предал. Страх перед возмездием не утихал, разбуженный громкими гудками.
Пели и ликовали гудки. Владивосток бурлил как в половодье: русла улиц не вмещали человеческий поток, и он растекался по площади, склонам сопок — неумолчный, неостановимый…
Алексей Дмитриевич Изместьев тоже собрался на демонстрацию: посидеть по-стариковски в саду Жертв революции, посмотреть на колонны демонстрантов. Потом он хотел побывать у Калитаевых: Егор пригласил старого моряка на новоселье.
Когда Изместьев поравнялся с недавно покинутым калитаевским домиком, над вершиной Орлиного Гнезда прошумела стая краснозвездных птиц: прилетели на парад самолеты.
Старик сощурившись смотрел в безоблачное высокое небо. «Крепнет, крепнет Россия-матушка!» — говорил он про себя, пристукивая палкой по каменистой земле.
Самолеты делали широкий круг над городом, а Изместьев, чтобы лучше наблюдать за ними, присел на выступавшие из земли узластые корневища монгольского дуба, одиноко росшего возле старого калитаевского домика. Возле корней торчали тоненькие прутики молодых дубков с большими бурыми листьями.
Алексей Дмитриевич думал сейчас о Прохоре Калитаеве. Неумирающий могучий дуб стоял здесь, как живой памятник простому русскому человеку, первым пустившему корни в трудной каменистой земле… Стоит он здесь и озирает с высоты родной город, видит трубы его заводов, мачты кораблей в бухте. Под крышами домов, что видны на склонах сопок, живут сильные работящие люди, которым принадлежит и этот город, и небо над ним.
Почти семьдесят лет простояла хибарка Калитаевых на сквозном океанском ветру. Припомнив все, что Алексей Дмитриевич знал о семье Калитаевых и ее основателе, Изместьев подумал: «Сколько лет прожили рядом со мной эти люди. Но кто знает о них? О купце Семенове — знают, он, дескать, первый житель Владивостока. А ведь первым-то был Прохор и товарищи его! Они положили начало городу. Прохор первый корабль тут построил. Он и первый костер зажег на пустынном тогда берегу Золотого Рога. И пусть сейчас тысячи огней озаряют город, все равно не погаснет свет того костра… Надо рассказывать о простых тружениках, подвижническая жизнь их достойна уважения и подражания…»