В моем отряде Белову отводилась роль огневой поддержки. Если он ловко управляется с драгунским «обрезом вертикалки», то с «мастерворком» тем более будет неплох. Я, как подобает офицеру, должен руководить боем, а не самолично лупить, прильнув к прицелу, сквернавцев, словно мух газеткой. Идея же вручить кому-то одному из мастеров или вовсе рядовому скорострельную барабанную винтовку штучной работы выглядела весьма сомнительной. Огневая подготовка княжьих стрельцов оставляла желать лучшего: их кое-как учили стрелять по групповым целям по команде офицера. Упор делался на штыковой бой.
Дохлебал теплые остатки отвара. Амулет на шее собеседника уже показывал полный заряд – за беседой время летело незаметно.
– С Буяном давно служишь? – продолжил я знакомство с личным составом.
– Шестой год.
– До армии вместе… дела делали?
Молчун ухмыльнулся. Аш, накрывший его как залпом выпитая чарка дрянной водки, постепенно отпускал, возвращая самоконтроль.
– Нет. Здесь уже спелись. Сначала морды друг дружке разукрасили, а потом вот…
Утро все никак не наступало. Удалось ухватить пару раз примерно по тридцать минут дремы. Молчун, понимая мое состояние, попыток возобновить разговор не предпринимал.
Незаметно для себя сумел влить по десять-двенадцать зарядов в три магических камня к «дербанкам». Зачем-то полностью зарядил запасной к трофейной винтовке и наполнил оба гамиона к своему револьверу. Браслет руку не беспокоил, а его камень, несмотря на непрерывно трудившуюся «аптечку», слегка просветлел.
Молчун тронул меня за плечо, возвращая из мира туманных грез в реальный. Кадет Белов привел, поддерживая под руку, без преувеличения, едва живого лекаря. Следом притопал злой и помятый Буян. Фома рухнул на освобожденный мной лежак, осушил, держа дрожащими руками, солдатскую баклагу.
Сначала я не понял, что произошло, – догадался по изменившимся лицам сгрудившихся вокруг Фомы людей, что происходит нечто из ряда вон. Гамионы собравшихся слегка разгоняли тьму, позволив мне разглядеть выражения крайнего удивления во всех подробностях.
Неразборчивый и сбивчивый шепот лекаря внезапно сменился внятной и членораздельной речью, но что самое удивительное, Фома говорил женским голосом! Вне всякого сомнения, этот голос был хорошо знаком русинам: глаза Евгения увлажнились, мастера растерянно теребили полы форменных курток, переводя по-детски удивленные взгляды с лекаря на своих товарищей. Внезапно проснувшиеся Афанасий с Матвеем буквально окаменели от доносившихся обрывков фраз, – хорошо, что сменившие их часовые не слышали голоса госпожи.