— A-а, понятно: окна тебя не интересуют, — сказал Босниец и наклонился. Он протянул руку, собираясь погладить пса и потрепать его за ушами — кажется, собакам нравится, когда их чешут за ушами. Тимолеон Вьета зарычал и вцепился зубами в протянутую ладонь. Босниец изо всех сил ударил пса. Его сапог угодил Тимолеону Вьета прямо в ухо. — Пошел вон, ты, вонючая собачья задница, — сказал он.
— О, Тимолеон Вьета, — сказал Кокрофт, — разве так можно?
Босниец ушел на кухню. Кокрофт поплелся следом за ним. Босниец стоял возле раковины и мыл окровавленную руку. В воздухе повисла напряженная тишина.
— Твой собака, он не любить меня, — пробормотал молодой человек.
— О нет, ты ему очень нравишься. Он думает, что ты замечательный.
— Что он думает?
Кокрофт вздохнул.
— Ну, знаешь, он не очень общительный, но когда ты познакомишься с ним поближе, Тимолеон Вьета тебе понравится. Вы еще станете лучшими друзьями. Вот увидишь, так оно и будет. Надо только немного подождать.
— Может быть, я не хочу знакомиться с ним поближе. Может быть, я не хочу становиться другом твоей проклятой собаки. Может быть, я ненавижу его. Может быть, я желать, чтобы его вообще не было.
Кокрофт всем сердцем хотел, чтобы молодой человек и собака подружились. Для него это было очень важно. Иногда, думая о Боснийце и Тимолеоне Вьета, он называл их «мои мальчики».
— Он хороший, — сказал Кокрофт, — правда, он очень хороший. Вы обязательно подружитесь. Только не спеши, дай ему время.
Они поднялись наверх и разошлись по своим комнатам. Босниец лег на кровать и моментально уснул. Но Кокрофт еще долго ворочался в постели. Слова молодого человека о его ненависти к Тимолеону Вьета заставили Кокрофта задуматься. Казалось, с появлением в их доме Боснийца все самые неприятные черты, которые были в характере пса, вылезли наружу, — Тимолеон Вьета и раньше не всегда ладил с гостями, он мог огрызаться и ворчать на пришельцев, но никогда и ни к кому он не относился с такой откровенной враждебностью. «Он стал совсем другим, — подумал Кокрофт. — Словно это и не он вовсе, а какая-то другая, совершенно чужая собака. Словно мы с ним стали чужими. Иногда мне начинает казаться, что я его вообще не знаю». В последнее время Тимолеон Вьета старался как можно меньше бывать дома, а возвращался всегда в каком-то мрачном и подавленном настроении. «Это так не похоже на него, — вздыхал Кокрофт. — Он такой неприветливый, и даже не пытается наладить отношения с Боснийцем».
Кокрофт вспомнил, как долго он жил один, и как ненавидел одиночество, и во что он превращался, когда рядом никого не было. Оглядываясь назад, он видел совершенно другого человека. Когда Кокрофт жил один, он начинал много пить, но, если у него появлялся товарищ, с которым можно пропустить стаканчик, он пил гораздо меньше. Когда Кокрофт жил один, он мог целыми днями лежать на диване и плакать, а при гостях он никогда не плакал. Кокрофт по нескольку дней не умывался и ходил в несвежем белье, но он всегда очень тщательно следил за собой, если рядом был человек, которому мог не понравиться исходящий от хозяина дома неприятный запах. Когда Кокрофт жил один, он использовал в качестве закладки для книги собственный лобковый волос или кусочек ногтя, состриженный с пальца на ноге, и он все время разговаривал сам с собой — ведь с кем-то же надо было поболтать. Постояльцы Кокрофта всегда могли рассчитывать на самый теплый прием, он старался предупредить малейшее их желание, побаловать вкусной едой, окружить вниманием и заботой, причем для этого совершенно не требовалось, чтобы между хозяином и гостем были романтические отношения. Однажды у него в доме жила восемнадцатилетняя девушка — племянница его покойного друга, любимого Робина Робинсона по прозвищу Малиновка; девушка сама разыскала старого приятеля дяди и попросила разрешения погостить у него летом во время каникул. Кокрофт с радостью согласился. Когда он обнаружил девушку лежащей на полу кухни возле миски с собачьей едой, откуда она брала кусочки сырого мяса, клала себе на грудь и заставляла далматина слизывать их шершавым языком, Кокрофт сказал, что она не должна смущаться, всё в порядке, она по-прежнему самый желанный гость в его доме. Но девушка собрала вещи и поспешно уехала. Прощаясь, она заливалась слезами и умоляла Кокрофта никому не говорить о том, что он видел. И Кокрофт никогда никому не рассказывал историю о девушке и далматине.