Постигнет ли певца внезапное волненье,
Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, —
«Тем лучше, — говорят любители искусств, —
Тем лучше! Наберет он новых дум и чувств
и нам их передаст». Но счастие поэта
Меж ими не найдёт сердечного привета,
Когда боязненно
безмолвствует оно…
[405]Так и Ламартин, говоря о безмолвии и бесплодности счастья, раскрывает источник своих песен:
На этой несчастной земле…
Лира дана нам лишь для того,
Чтобы смягчить наши страдания.
В каждой песне звучат
Лишь сожаления и неутоленные желания,
А струна счастья безмолвствует
[406].
Ламартин здесь все так же интуитивно, как и более склонный к абстракциям Шопенгауэр, считает, что страдание является главным вдохновителем и что искусство достигает своей высшей цели, освобождая наш дух от оков временного и безутешного и подымая нас в сферу чистого созерцания. Сознание этой истины присуще поэтам, жившим в обществе, где преобладали несчастья; оно встречается даже на культурных ступенях, где ещё не задумывались о смысле и назначении искусства. Содержащийся в темнице Мехмед, согласно болгарской народной песне, записанной среди болгар-магометан в Чепино, просит принести ему тамбур, чтобы он сыграл и запел так:
Чтоб печали развеялись,
Чтобы грусть унеслась,
Чтоб желания продлились
[407].
В «Хайдуках» Ботева юнак, признающийся, что ему «надоело до скуки» петь о бедняцком горе и о своих кручинах, «кручинах черных и едких», просит деда дудеть на свирели, а он будет подпевать ему своей песней:
Тогда и печаль моя минет,
Отхлынет она от сердца!
Одним из самых трогательных эпизодов в «Записках» Захария Стоянова является рассказ о членах Революционного комитета Севлиева и Ловеча, осужденных на смерть, когда они среди общего грустного молчания своих товарищей в тюрьме начинают петь. «Песня была унылой, она больше походила на плач… Они только этим высказывали свой огонь, что пели ежеминутно, голосом полумертвого человека» [408]. Нечто подобное засвидетельствовала нам много веков назад сага об англосаксонском барде Эгиле:
«Смерть вырвала обоих сыновей старца-певца, и он, отчаявшись, решил умереть, отказываясь от еды и питья. «Как я могу жить после такой скорби?» Дочь увещевает его: «Хорошо, пусть будет так… но ты должен перед этим сочинить погребальную песню (братьям), нет другого достойного, кроме тебя, чтобы найти слова и тон для нашей боли». Эгил поднимается с постели, составляет песню, и, пока записывает её, ему становится лучше. Когда он снова её спел перед собравшимся вокруг него родом, он сел уже успокоенный, пожелал поесть и попить и проводил дочь свою, пришедшую издалека, с богатыми дарами для её детей»