», «взоры устремленные», «ошеломленный услышанным», «стон зефира», и т.д. напоминают именно эти субъективные ценности, для восприятия которых воображение приносит очень мало. Так и народный певец говорит о Неде, «с желтым челом нахмуренным, с черными глазами опечаленными», чтобы ввести нас через мнимый образ в аффективное. И если теория поэзии как «игры внутреннего подражания» по праву узрела в этих словах указания на симпатическое вживание, внутреннюю мимику, все так же правильно было бы думать, что они приобретают и чисто интеллектуальную ценность благодаря тем переходам, которые ведут от звука к чувству, даже без посредства образов. Когда Ботев говорит:
Вскипела борьба, вскипела!
И близится он, священный конец…
никто себе не представит это кипение, а почувствует только эмоциональный оттенок известных идей, для которых найдена параллель во внешних восприятиях. И если бегло указывается на последние, то только чтобы поддержать очень абстрактную мысль, чтобы эта мысль получила подкрепление чего-то материального, не идя однако к образу, который иначе, в других случаях, связан с такими словами, как «вскипела» или «близится». Вместо образов здесь достаточны словесные представления, потому что и в них скрыта часть впечатлений и чувств, порожденных сходными прямыми восприятиями. В этом смысле Гёте прав, обижаясь на некоторых живописцев за то, что они избрали предметом своих картин его балладу «Рыбак». Эти живописцы не хотят понять, что вложенное в неё ощущение водной стихии, манящей к себе летом, не поддаётся никакому переводу посредством красок, не имеет целью вызвать точно определённую сцену для глаза[1450].
Значит, психический процесс у читателя или слушателя не исходит из воспоминаний о восприятиях, дающих основу для развития затронутых поэтом представлений до внутренних зримых образов; наоборот, эти представления остаются в своей чисто идейной форме, мы понимаем только их смысл, с которым ассоциированы впечатления, оставленные некогда подобными реальными предметами [1451]. Вазов и Пушкин в приведенных примерах перечисляют массу вещей, будто хотят нарисовать для глаза, внушить слуху, раздразнить обоняние. В действительности же важнее для них пробудить эмоциональный тон этих представлений, и при этом в той степени, в какой могут их дать соответствующие чисто словесные представления. Оправдывая несвязанность и скачки мыслей в некоторых лирических вещах Гёте, для которых критики находят строгие слова, Шопенгауэр думает: «Здесь логической связью пренебрегают с умыслом, заменяя её единством высказанного там основного настроения; через него она выступает тем более, что протянута как нить через отдельные жемчужины, и так переносит быструю смену предметов перед созерцанием тем же образом, каким является в музыке переход от одного тона септименаккорда к другому, при котором звучащий основной тон продолжается и становится доминантом нового тона»