И слышится далеко где-то
звон колокольчиков. Прошло
большое стадо…]
На смену этому настроению тут же идёт оживленное, боевое:
Навсякъде живот захваща.
И ето вече слънце грее
И на земята огън праща.
[… Дня начало.
И в ясном небе солнце встало,
и шлют лучи земле тепло.]
[1544]В «Благовещении» мы встречаем контраст между у, л — звуками внутренней подавленности и ъ, р — звуками жизнерадостности вместе с колокольным звоном, переданным звуком з, и:
Душата ми бленува и мълчи —
И тихо капят сълзи от очи:
Аз слушам празнично тържествен звън
През утрин сън, — уви през сън.
[Душа моя мечтает и молчит,
И тихо слёзы льются из очей:
Я слышу празднично-торжественный звон
Сквозь утренний сон, — увы, сквозь сон.]
В «Царице ночи» искусство Яворова как версификатора достигает вершины, он знает тайную силу рифм, ритмического строя и сочетания звуков [1545], чувствует их символическую или выразительную ценность и не возвращается к уже испробованной ранее ономатопее с её рискованными созвучьями. Он понял, что эта сознательная игра легко может быть воспринята как крайне непоэтическая, хотя мы и встречаем у него удачные примеры передачи шума и звуков:
— Трак-чук, жан-жин, трака-чука! —
Наковалнята възглася
И духалото се пука:
Дъха, пъха и приглася.
…………………………………
— Жжин! чука-трака…
…………………………………
— Звън-вън, трак-мрак!
[«Стуки-звоны, звуки-чоки», — наковальня оживает,
и меха надули щеки,
дышат, пышут, подпевают…
Звоны-шумы…
… Глянь, там глушь, мрак!]
[1546]Но такие опыты могут увлечь к опасному звукоподражанию, когда спонтанное словесное творчество сменяется манерностью, чуждой подлинному пониманию языковой выразительности.
7. ГРАНИЦЫ ЯЗЫКОВО-МЕЛОДИЧЕСКОГО
Ограничимся приведенными примерами искусства, которое является настолько всеобщим, что не может остаться не замеченным даже людьми, лишёнными слуха.
Впрочем, критикам и эстетикам следует признать, что далеко не все они в состоянии были постичь истину, заглушая своё непосредственное художественное чутье традиционными мудрствованиями по поводу тайны поэтического воздействия. Только некоторые из них в прошлом и меньшинство в настоящем смотрели на вещи не сквозь очки Лессинга или не повторяя абстракций метафизической поэтики. К этому меньшинству может быть причислен и Белинский, обладавший значительной поэтической интуицией. Из современников надо назвать среди психологов Дильтея [1547], литераторов — Маутнера [1548], филологов — Зиверса [1549]. Их разъяснения как бы подробно комментируют общую характеристику, данную Маколеем Мильтону: «Поэзия Мильтона действует как магическая формула. Её достоинство состоит не столько в явном смысле, сколько в