Отчего-то адата не сомневалась, что ответ на этот вопрос она получит очень и очень скоро.
Заросли вокруг становились всё гуще. Сила же — всё более и более дикой, однако изменённое тело Гелерры перестало чувствовать боль. Она приспособилась. Вернее, приспособилась её ничтожная плоть, не пожелавшая умирать, сдавшаяся на милость незримого врага и предавшая собственную хозяйку. Дух адаты оставался прежним — в этом она не сомневалась, а вот тело…
Старого не стало. На крыльях отросла кожистая перепонка, на изломах суставов появились зловещие и длинные шины. Волосы выпали тоже, следом за перьями, нагой череп покрылся плотной кожистой чешуёй. Выпали и брови, и вообще все волосы на теле. Кожа покоричневела, пах прикрывало нечто вроде чешуйчатой юбки, сделавшейся частью тела. Отросли устрашающие когти, вполне способные разорвать живую добычу, во рту появились клыки, не игольчато-тонкие, как у вампиров, а впору нормальному хищнику, привыкшему преследовать и убивать для пропитания.
Течение незримой реки ускорялась. И Гелерра вдруг всем существом своим ощутила жуткий, неутолимый голод. Голод существа, привыкшего убивать других, обладающих тёплой кровью, разрывать ещё трепещущие тела и пожирать с утробным рычанием.
«Нет-нет-нет-нет-нет…» — лихорадочно шептала она, с ужасом глядя на собственные руки, превратившиеся в гротескное подобие клыкастых лап. Пальцы по-прежнему удержат и меч, и стилус, однако ими куда сподручнее опрокидывать добычу, вонзая когти в податливую плоть, за миг до того, как зубы перегрызут вену, и поток горячей животворной крови вырвется на свободу.
И тогда она взмолилась. Впервые за все эти дни — а, может, месяцы или даже годы.
Великий Хедин, прерви моё бытие. Прознай о моей беде, проведай о ней, обучи других, как избегнуть её — а меня убей. У меня нет сил. Я люблю тебя больше собственного долга. У меня нет сил пресечь моё презренное существование.
Великий Хедин, услышь меня. Как глупы были мы с Аррисом, надеясь «познать» тебя! Ты непознаваем и неисчерпаем, ты есть начало и конец. Ты можешь всё, я верю. Даруй мне конец, по милости твоей, я всё приму — только не этот ужас без конца.
…Она всё ещё плакала, и слёзы всё текли из-под обратившихся тяжелыми пластами броневой чешуи век, когда течение незримой реки вдруг ускорилось. Радужное полыхание радостных красок вдруг надвинулось, окружило, многоцветные сполохи заплясали в глазах — и жуткая, но сделавшаяся уже почти привычной боль исчезла. Прямо перед Гелеррой оказалось тёмное дупло, единственное чёрное пятно в зелено-ало-сине-золотом хаосе, мрак сомкнулся и разошёлся вновь.