-- Так.
-- Лжа и поклёп.
-- Ну ты стара даёшь! Ты-то здесь сидела, а на том берегу я был. Я там все эти дела своими руками делал, я это все своими глазами видел.
-- Да плевать мне на твои ясные очи, внучек. Ты бабушку слушай. Твой батюшка Ратибор...
-- С-сволота... Мог бы - еще раз зарезал.
-- Цыц. Дурень. Мозгов нет, а туда же. Ратибор с Гордеем побратались. Гордей обещал отцу твоему выдать за тебя свою дочку.
-- Пьяные они были.
-- Пле-е-евать. Крест целовали. Свидетели-доводчики есть. Вот ты и поехал за Днепр отцова побратима дочку да внука выручать. Ну и пограбить маленько. Чтоб - как все. А поять-снасильничать ты её не мог, поскольку, как весь Киев знает, у тебя на девок и баб не встаёт. Только на малолеток вроде этого (это про меня).
-- А я её не удом, я её топорищем.
-- А вот про это, внучек, никто рассказать не может. А дальше все видели, как ты её из дома горящего вытащил.
-- Выволок за косы.
-- Спас от смерти лютой, огненной. А что за косы - так споткнулась, бедняжка, со страху. А у тебя вторая рука занята была - колыбельку с гордеевским внуком тащил. Ты чего его подхватил? Другие вон злато-серебро хватали. А ты люльку с младенцем.
-- Да что под руку попало как крыша рушиться начала. Ловко у тебя получается... А дальше? Когда её в кровище, в рубахе разорванной - сиськи наружу - плетью к Днепру гнал?
-- Что в рванье - так чтобы чужих глаз богатой да целой одеждой не приманивать. А плетью махал - так только для виду. Чтобы среди других не выделялась.
-- Ну, а на пристани, когда я её с этой колыской на шее в реку скинул? Тоже скажешь - спасал-выручал да помыть решил?
-- А вот этого, Хотенеюшка, никто не видал. Из тех кто ныне сказать может. А вот свидетель есть, и не один, который на Святом Писании поклянётся, что ты в то время на другом конце мостков был. Помнишь, я тебе велела кафтан коричневый попроще одеть? Поверх броней твоих? Так кафтанов таких в ту ночь... не один ты был.
-- Та-ак, баба Степанида... А как после рассказывал-хвастал? Это-то многие слышали.
-- Ну, внучек, это и вообще - плюнуть и растереть. Время-то какое было - не похвастай ты суздальской кровью, тебя бы наши же и порвали бы. Дескать - не повязанный, не замаранный - переметнутся хочет.
-- Да уж. Ну и здорова ты, бабушка Степанида. Ну и удумала.
-- Да уж, удумала. Род наш Укоротичей спасать надо. Вывелся род почти начисто, обнищал, обезлюдел. Одна надежда на тебя. Где боярину чести и силы набраться, власти да богачества? У стола княжьего. А Гордей из смоленских воевод из первых. Князь Ростислав его слушает. И тут мало Гордея убедить, что ты его внучка единственного спасти хотел. Не в суд идём. Мало чтобы он всякую вину с тебя снял в разумении своём. Надо чтобы он всему Киеву это показал. Да так, что никто шепотнуть тайком не смел. А для этого - чтобы выдал за тебя свою младшенькую. Вот после этого приведёт он тебя к столу князя киевского, скажет: "се зять мой единственный. Он мне заместо сына." Тут и Ростислав вину за собой почувствует за ущемление наше. Князь нынешний - человек совестливый да богомольный - вотчинки отобранные отдаст, за сожжённые - серебра подкинет или скотинки, а то - еще землицы да смердов. А тебе место возле себя даст, чтоб было тебе на прожитие безбедное. Надо внучек, надо. Я столько лет Укоротичей тяну, поднимаю. Столько сил да трудов положила. Столько всего перетерпела. Ещё с тех пор как девкой-малолеткой нетронутой-нецелованной к старому Мономаху в постель влезла. Причуды его стариковские ублажала да терпела. А когда меня, брюхатую за деда твоего выдавали? А сколько я приняла, когда вся родня деда твоего меня гнобила да туркала? А как дед твой, на меня глядючи, за плётку хватался? Только брюхом с семенем княжеским и оборонилась. А потом, когда дурней этих, у которых кроме гонора родового - ни ума, ни имения... Неужто все в распыл пойдёт?... Женись, Хотенеюшка, на Гордеевой - с лихвою вернём.