Хайди машинально достала из сумочки носовой платок и теперь рвала его на кусочки. Комманш наблюдал за ней, ожидая реакции. Наконец, Хайди произнесла:
— Дело совсем не в этом. Вы предостерегаете меня, чтобы я не рассказывала об этом каждому встречному. Я и не кинулась к первому встречному — я пришла прямо к вам.
Комманш коротко кивнул, словно ждал именно такого ответа и был с ним заранее согласен.
— Я ценю это, мадемуазель. — Выражение его лица как будто сделалось более покладистым. — Вы ни с кем больше не говорили?
— Только с отцом и Жюльеном Делаттром, который и объяснил мне все про эти списки.
— Делаттр — большой чудак, но в целом славный малый. Мы учились с ним в одной школе. — Впервые за весь разговор он позволил себе замечание личного свойства. Хайди быстро ухватилась за эту соломинку:
— Тогда вы знаете, что все, что он говорил о Никитине, правда. Почему же вы говорите о «предположениях» и делаете вид, что ничему не верите?
Комманшу снова стало смешно.
— Вы — очень упорная юная леди. Верю я вам или не верю — неинтересно. Я уже сказал: все это — не доказательства, хотя, даже если бы это были доказательства, по закону во всем этом не содержится преступления. Не говоря уже о таких пустяковых соображениях, как дипломатический иммунитет, международная обстановка и так далее… Поверьте, мадемуазель, я по достоинству оцениваю ваш поступок, понимаю ваши чувства, но могу только повторить: чем быстрее вы обо всем забудете, тем будет лучше для всех.
Вежливость не позволила ему добавить, что беседа окончена, однако тон его голоса и едва заметное движение тела, словно предшествовавшее вставанию, достаточно ясно передали его намерения. Хайди пришлось приложить немалые усилия, чтобы остаться сидеть. Выпрямившись на жестком стуле, она сухо произнесла:
— Как вы, француз, можете не считать преступлением действия человека, расхаживающего среди ваших сограждан и помечающего их карандашом, словно ставя метки на скотине, отправляемой на убой? Неужели вы не видите — неужели не видите, что вас ожидает?
Комманш, уже успевший привстать, снова плюхнулся на место. Он не пытался больше скрывать нетерпение.
— Неужели вы и вправду так наивны, мадемуазель, что воображаете, что нам известно меньше, нежели вам? Вы думаете, нам неведомы делишки господина Никитина, да и ваша с ним связь, если уж на то пошло? Что же до вашего несколько снисходительного замечания насчет того, что ожидает нас — меня, мою семью, друзей, короче, весь французский народ, то позвольте мне уклониться от обсуждения этой темы, дабы вам не было неудобно.