Снова вырисовались очертания Дугласа. Последние его слова требовали ответа, но я не поднимал на него глаз. Он хотел, чтобы я выхаркнул воспоминание об этой ночи, которая представлялась мне кровавым месивом, чтобы Миллз могла запустить в него свою лапу, размазав как краску, и обсуждать это с другими полицейскими за чашкой кофе и с сигаретой во рту. С теми полицейскими, с которыми я боролся каждый день в суде. Я знал, как они сплетничали об изнасилованных жертвах, сидя в комнате, расположенной за залом суда, и разглядывая фотографии, я слышал, как они шутят по поводу того, как люди были убиты: думаете, она умоляла о пощаде? Была ли она жива, когда ее трахали? Находилась ли в сознании, когда нож впервые прикоснулся к ее бледной коже? Он видел, как это происходило? Я слышал, что он обмочился!
На боли жертв разыгрывалась трагедия. Но на сей раз это была моя боль. Моя семья. Моя тайна.
Я видел мать внизу лестницы, ее открытые глаза и залитый кровью рот, шею, согнутую как в жестокой шутке. Я видел все это: красное платье, положение ее рук, комнатную туфлю Золушки на лестнице, с которой она упала. Память была беспощадна и причиняла боль, но если бы я посмотрел вверх, то мог бы увидеть Эзру и мне стало бы еще хуже. Я не был готов к этому. Потому что, если бы я посмотрел выше Эзры, то увидел бы Джин. Я увидел бы, что эта ночь с ней сделала, ибо все, что произошло, застыло на ее лице, и эта картина ужаса все еще преследует меня во сне. Ужас и гнев отразились на ее лице с такой животной силой, что оно преобразилось, стало лицом незнакомца – того, кто мог убить. Что та ночь сделала с моей сестрой? Потеряна ли она теперь навсегда?
Если бы я заговорил об этом с Миллз, то все могло вернуться. Она высунула свой нос полицейского, пытаясь все выведать. Она могла увидеть многое, а я этого не хотел.
– Без проблем, – сказал я окружному прокурору. – Я поговорю с ней.
– Будь уверен в том, что делаешь, – ответил он.
– Не волнуйся, – Я открыл дверцу автомобиля, отчаявшись сбежать. – Благодарю за беспокойство обо мне. – Мой сарказм был напрасным. Я сел в автомобиль, но он задержал мою руку на дверце.
– Между прочим, – сказал он. – Что ты делал в ту ночь, когда исчез Эзра?
Я пытался не отводить глаз.
– Ты спрашиваешь о моем алиби? – Я попытался превратить его вопрос в шутку. Он ничего не сказал, и я засмеялся. – Как друг или как окружной прокурор?
– Возможно, немного как тот и другой, – парировал он.
– Ты забавный человек.
– Побалуй меня, – не отступал он.
Мне хотелось уйти подальше от его вопросов и спокойных глаз. Поэтому я сделал то, что сделал бы любой человек в таком случае: я солгал.