Мой мозг бурлил, но один вопрос я должен был задать.
– Знает ли Миллз, что Эзра вычеркнул Джин из завещания? – поинтересовался я.
– Этот вопрос лучше задать детективу Миллз. Теперь уходите.
– Мне надо знать, Кларенс. – Я протянул к нему руки ладонями вверх. – Пожалуйста.
– Я не буду вмешиваться в ее расследование. Занимайтесь им вместе с ней или пусть она ведет его одна.
– Когда он вычеркнул сестру? Какого числа?
– Мои обязательства перед вами не простираются дальше исполнителя и главного бенефициария завещания, и трастовый документ это подтверждает. Если учесть обстоятельства смерти вашего отца и интерес полиции к данному делу, было бы неблагоразумно продолжать обсуждение этого вопроса. Как только завещание поступит на утверждение, можете связаться со мной в рабочее время, чтобы обсудить любые уместные вопросы. Кроме этого нам не о чем больше говорить.
– Какого числа было составлено завещание? – спросил я. Разумный вопрос, в пределах моих прав.
– Пятнадцатого ноября, – ответил Хэмбли. – Два года назад.
За неделю до исчезновения отца.
Я уехал слишком разозленным, чтобы осталось место еще и для испуга. Но я знал, как это на руку полицейским. Если Джин было известно, что Эзра собирается лишить ее двух миллионов из-за отношений с Алекс, то этого было вполне достаточно для мотива убийства. Так могла видеть ситуацию детектив Миллз. Но знала ли Джин? Когда Эзра вычеркнул ее? Мне уже слышалось, как Миллз задает эти вопросы.
Черт возьми Кларенса Хэмбли и его мелочную мстительность!
Назад – в грузовик. Боун взобрался мне на колени и облизывал мое лицо. Я почесывал ему спину в благодарность за компанию. Я понял, что за последние дни, пока я пропитывался алкоголем, печалью и гневом, мир сдвинулся. Миллз не была ленивой, она преследовала меня. Я стал подозреваемым. В течение последнего дня я понял очень много вещей, и ни одна из них не была приятной. Теперь это. У меня будет пятнадцать миллионов долларов, но только если я откажусь от того немногого, что осталось от меня самого.
Я сидел на подъездной дороге под окнами, и мрачные мысли вызвали у меня горестную улыбку: я думал о завещании Эзры и о его последнем усилии манипулировать мною. Моя жизнь все еще была в беспорядке, но я знал кое-что, чего не знал Эзра, кое-что, что он никогда не мог бы себе представить. Черный юмор двинулся туда, где затаилась змея страха, он пузырился, подобно горячему маслу, и освобождал меня. Я представил себе лицо Эзры.
Я не хотел его денег. Цена была слишком высокой. Эта мысль заставила меня рассмеяться, и смех разбирал меня всю дорогу от дома Хэмбли, выстроенного приблизительно в 1788 году. Я смеялся как идиот. Я завывал от смеха.