Пах! Пах! - из "калаша". Бдах! - дробовик. И снова.
- Поднимайся, - сказал я машинисту. - Руки держи так, чтоб я их видел.
- Пи*да вам, тягачье е*учее! - сквозь хриплый кашель послышалось слева.
Один из конвоиров лежал на шпалах, широко раздвинув ноги. Брюки на уровне паха у него была разорваны, бетонную шпалу он целиком залил кровью, в низу живота у него торчал кусок металлического уголка. Видать, еще при взрыве его так. Игнатьев шмальнул в него с десяти шагов, кровь с мозгами брызнула с другой стороны будто кто на бутылку с кетчупом наступил.
- Он прав, - тяжело дыша, подал голос машинист. - Через десять минут здесь будет вторая дрезина. Сегодня две поставки...
Услышав его, казалось ни капли не удивленный Никитин, оглянулся в темноту, положил пальцы на уголки губ и свистнул.
- Бери его и быстро туда, - он кивнул мне на накрытый брезентом груз, посмотрел на часы. - Дьяк на подходе. У нас пять минут максимум. Игнат, собери стволы. Пернат, давай за Салманом. Ля, где этот Дьяк? - Свистнул еще раз, вгляделся в темноту, откуда должна была показаться вторая дрезина. - Бегом, Саня, бегом!
Здесь было холоднее и темнее, но стащив брезент с груза, на душе у меня словно сад расцвел. Чуть ли оргазм от счастья не случился - пару мешков оказались повреждены взрывом и чистейшая, белая мука просыпалась на дощатый пол платформы. Запустив в мягкую, как порох, насыпавшуюся горку руку, я секунду просто балдел от увиденного: мешков здесь было не меньше пятидесяти. Кто б мог подумать в прошлой жизни, что когда-нибудь этот молотый пшеничный порошок будет иметь значение куда больше, чем золото или бабло?
- Сук-и-и! - послышался крики из переулка, в котором должен был появиться Дьяченко на повозке. - Суки! Я же говорил!
Остановившись на полпути к нам с машинистом, Никитин резко обернулся на крик, нахмурился, вгляделся в темный переулок.
К путям выбежал запаханный, мокрый, с лицом в крови и округленными от бешенства глазами Дьяк. Ему не нужно было ничего говорить чтобы стало ясно, что что-то пошло не так. Конкретно не так. Сад в моей душе осыпался с такой же быстротой, как расцвел. Мука, в которую я запустил руку, стала будто бы ненастоящей, просто дорожная пыль, и муки здесь исконна никогда не было.
Остановившись перед майором, Дьяченко не мог определиться с чего начать, сжимал кулаки, переводил дыхание и шипел так озверело, что мне показалось, будто он намеревается свернуть Никитину (или мне?) голову.