— Входи, если ты красавчик! — откликнулся женский голос.
Откинув полотнище ткани, заменяющее дверь, Ричард очутился в помещении, где могли бы с удобством разместиться десять женщин. Однако оно служило домом двадцати. По десять узких коек выстроилось бок о бок вдоль длинных стенок палатки, а пространство между ними заполняли самые разные вещи — от шляпной картонки до подстилки, на которой лежала кошка с шестью котятами. Обитательницы палатки, только что поужинавшие у общего костра, уже начинали раздеваться. Все они были худыми, изможденными и шумными. Лиззи лежала на койке, возле которой стояла шляпная картонка.
В палатке стало тихо, девятнадцать пар округлившихся глаз испытующе уставились на Ричарда. Переступая через вещи, он направился к дремлющей Лиззи Лок.
— Уже спишь, Лиззи? — улыбаясь, произнес он.
Она вздрогнула, открыла глаза и недоверчиво взглянула на Ричарда.
— Ричард! О, милый Ричард! — Она спрыгнула с койки, бросилась к нему в объятия и зарыдала.
— Не плачь, Лиззи, — мягко уговаривал Ричард. — Пойдем, нам надо поговорить.
Обняв за талию, Ричард повел ее из палатки под прицельными взглядами девятнадцати пар глаз.
— Везучая ты, Лиззи, — вздохнула немолодая каторжница.
— Вот бы и нам так повезло! — добавила вторая, беременная, с огромным животом.
Ричард и Лиззи отошли к берегу бухты, где была построена временная пекарня. Лиззи цеплялась за руку Ричарда так, словно от этого зависела ее жизнь. Ричард усадил ее на обтесанную глыбу песчаника.
— Что было с тобой после того, как нас увезли? — спросил он.
— Я еще долго пробыла в Глостере, а потом нас отправили в лондонский Ньюгейт, — ответила она, начиная дрожать. К вечеру похолодало, а Лиззи была одета только в тесное, поношенное платье, какие выдали всем каторжницам.
Сняв холщовую куртку, Ричард накинул ее на худые плечи Лиззи и вгляделся в ее измученное лицо. В свои тридцать два года она выглядела на сорок два, но в круглых черных глазах иногда по-прежнему мелькали искры. Когда она обняла Ричарда за шею, он ждал прилива любви или даже желания, но не ощутил ни того ни другого. Он заботился о ней, жалел ее — но не более.
— Расскажи мне все, — попросил он. — Я хочу знать.
— К счастью, в Лондоне я пробыла недолго: тамошняя тюрьма — сущий ад. Мы попали на «Леди Пенрин», где не было ни мужчин-каторжников, ни пехотинцев, достойных внимания. На корабле мы жили в такой же тесноте, как здесь, в палатке. У некоторых женщин были дети, другие, беременные, разродились во время плавания. Почти все новорожденные и дети постарше умерли — матерям было нечем кормить их. Умер и сын моей подруги Энн. Кое-кто из моих знакомых забеременел еще в пути и теперь ждет ребенка.