И я отдал свое тело ее поцелуям и касаниям. В голове проносились карпы, кусачки для ногтей, химчистка, улитка на цветочном листе. Сколько на свете подсказок, думал я.
Полузабытых и почти незаметных ориентиров, которые мы оставляем на пути.
Я открыл глаза, бережно обнял ее и попробовал нащупать застежку лифчика у нее на спине. Но никакой застежки не нашел.
– Спереди, – шепчет она.
Эволюция мира и впрямь не стоит на месте.
После третьего раза мы приняли душ и, завернувшись вдвоем в одеяло, стали слушать пластинку Бинга Кросби[109]. В сердце у меня пели птицы. Мой пенис был совершенен, как пирамида Хеопса, волосы библиотекарши восхитительно пахли шампунем, и даже диван по упругости оказался вовсе не далек от идеала. Отличный диван с подушками, собранный и обтянутый вручную. Из тех добрых старых времен, когда люди еще умели делать диваны.
– Отличный диван, – сказал я.
– Совсем убогий. Никак не соберусь выкинуть да новый купить.
– Оставь себе этот, не пожалеешь.
– Ладно, оставлю...
Бинг Кросби запел «Дэнни-Бой» – и я, не удержавшись, запел вместе с ним.
О, Дэнни-бой, зовет труба в дорогу В леса и долы, где ручьи журчат Пожухли розы, осень у порога – Пора тебе идти, а мне скучать
Так возвращайся – летом ли, зимою, Когда устанет мир под снегом спать,
В густой тени или в палящем зное – О, как тебя мне будет не хватать...
– Твоя любимая песня? – спросила она.
– Она, – кивнул я. – В третьем классе я играл ее на губной гармошке. Занял на школьном конкурсе первое место и получил в награду целую коробку карандашей. Представляешь – в детстве я здорово играл на гармошке...
Она рассмеялась.
– Все-таки, жизнь – удивительная штука...
– О да, – согласился я.
Она снова поставила «Дэнни-Бой», и мы с Бингом спели еще раз.
А если вдруг увянут все левкои И я пойму, что ты уснул навек Я отыщу тот луг, где ты покоен, Приду и передам тебе привет.
Так возвращайся – летом ли, зимою...
Я спел второй раз, и мне вдруг стало очень грустно.
– Ты будешь мне писать? – спросила она.
– Буду, – ответил я. – Хоть и не знаю, доходит ли оттуда корреспонденция...
Она разлила по стаканам остатки вина и отпила глоток.
– Сколько времени? – вдруг вспомнил я.
– Полночь, – сказала она.
КОНЕЦ СВЕТА
Аккордеон
– Значит, ты действительно чувствуешь, что можешь меня прочесть? – спрашивает она.
– Да, и очень сильно. Твоя история запрятана очень глубоко. До сих пор я не замечал ее. Но должен быть способ ее прочитать.
– Если ты так чувствуешь – значит, так и есть...
– Наверное. Но способа-то я пока не придумал.
Мы сидим на полу хранилища, опираясь на стену, и смотрим на черепа. Те смотрят на нас и безмолвствуют.