— За мной! — крикнул Бородин. — Вперед, братцы!
Бородину теперь казалось, что спасение людей только в том, чтобы переправить их за бруствер, в турецкую траншею. Он сам был уже рядом. Подскочив, он ухватился за турецкий штык и вытащил ружье, вероятно, к немалому изумлению его хозяина. Второе ружье вырвал рядовой Шелонин, который старался не отставать от своего командира и подражал ему во всем.
— На редут, орлы! — крикнул Бородин, карабкаясь вверх и обрушивая под себя плохо державшиеся камни и сучья, напиханные в земляную насыпь.
Он прыгнул в траншею и сразу наскочил на вражеский штык. Турок норовил угодить в грудь, а проколол плечо. Бородин, плохо соображая, ринулся на турка, схватил его за горло и стал душить. Турок выронил ружье и плюхнулся на землю. Убежденные в неприступности своей позиции, турки оказались не готовыми отразить неожиданный яростный натиск. И все же они сопротивлялись. В конце траншеи они сделали попытку закрепиться: бросили перед собой мешки со съестными припасами, патронные ящики и всякий хлам. Из-за этого укрытия и повели беспорядочную пальбу.
— Огонь! — скомандовал Бородин, понявший, что лезть на эти мешки и ящики дело бесполезное и что, кроме лишних потерь, это ни к чему не приведет.
В траншее глухо затарахтели выстрелы, но пули застревали в мешках. Положение осложнилось. Оставалась единственная возможность уцелеть: перемахнуть и это препятствие и снова броситься на противника. В каком-то пьяном, полусумасшедшем состоянии он прыгнул на мешок с сухарями, увидел нацеленный в него штык, но успел отбить его в сторону. Ему пришлось бы плохо, не подоспей вовремя солдаты. Возбужденные его примером, они с необычайной быстротой преодолели гряду из мешков и ящиков и кинулись на турок. Нападавших оказалось больше, и они легко управились с противником. Но Бородин по-прежнему не знал, что ему делать дальше и какие распоряжения отдать своим солдатам.
На вершину наползли облака, в траншее стало темно, как в сумерки. Пальба грохотала со всех сторон, и Бородин слабо представлял, где наступают свои и где обороняются турки: били пушки и мортиры, стреляли разносистемные ружья, воздух рвали фугасные установки и бомбы. Кромешный ад, да и только!
И в этом аду вдруг жалобно пропел горн. Бородин прислушался: горн звал к отступлению. Неужели надо идти назад, потеряв столько людей? Да и каких людей! Защитников Шипки, ее чудо-богатырей, несокрушимых телом и духом, вынесших все испытания природы и военной страды! Неужели они сокрушены на этот раз?
А сигналист трубил и трубил, призывая возвращаться обратно. Бородину слышались в этих звуках п тревога, и боль, и мольба поторопиться. Подпоручик боялся ошибиться: а вдруг он ослышался, а если горн зовет не к отступлению? Он даст команду на отход, и тогда геройство его людей будет названо трусостью — в штабах умеют перекладывать вину на других!