— Милая ты моя! — только и произнес в ответ Бородин.
Они сидели и смотрели друг на друга. Ольга находила, что
Андрей возмужал и стал степепней. Шел ему и этот темный мундир с подвешенной шашкой, и кепи, которое он прежде не носил. А он видел все ту же Оленьку, и это радовало его: и свежая белизна кожи лица и шелковистые локоны волос, едва выступающие из-под белой косынки, и густые темные брови, и длинные черные ресницы. Впрочем, он давно находил в ней все совершенным.
— Я буду всегда где-то около тебя, ты это помни, Андрей.
Он сжал ее пальцы своими ладопнми. Потом спросил:
— У вас есть раненые? Или вы их ждете?
— Есть. Художник Верещагин и лейтенант Скрыдлов.
— Люблю Верещагина, не могу оторваться от его картин, когда бываю на выставках, — сказал Бородин.
— Он добрый и милый человек, только уж очепь наивный: хотел через несколько дней выйти из госпиталя, а ему лежать и лежать! Как ты жил все эти месяцы? — спросила она, продолжая улыбаться и не спуская с него темных глаз.
— По-всякому, Оленька. И раньше, и теперь — ожидание, ожидание, ожидание. Прежде — будет ли объявлена война, теперь — когда же наконец мы начнем переправу.
— Но переправу уже начали, мы ждем поступления раненых! Разве ты не слышал, что произошло у Галаца? — удивилась она.
— Галац от нас далеко, мы ждем своей переправы, Оленька.
— Ты рад начавшейся войне?
— Я еще не утвердился в одной мысли, дорогая. Да, безусловно, болгар надо освободить. Но не принесем ли мы им новое угнетение, вот что меня волнует и сильно беспокоит!
— Нет, Андрей, мы на это не решимся, — сказала она.
— Мы с тобой — да, а они? — Андрей поднял указательный палец.
— Они — тоже. Так что иди и освобождай! — Она вздохнула. — Я так боюсь за тебя, это же война, Андрей!
Он легонько сжал ее пальцы.
— Не бойся. Моя добрая бабушка сказала, что я родился в сорочке и мне будет везти всю жизнь, — ответил Бородин.
— Дай-то бог! — тихо проронила она и снова вздохнула.
Они заметили в голубом небе большого орла. Он парил в высоте и, видно, в который раз удивлялся необычной картине, которую мог наблюдать вот уже два месяца: к Дунаю двигались длинные обозы, пушки, сотни и тысячи пеших и конных людей. Иногда орел складывал крылья и камнем падал вниз, будто желая показать свою удаль, но чаще он парил и словно засыпал в голубом поднебесье.
— Если бы я мог превратиться в птицу, я хотел бы стать только орлом! — объявил Андрей. — Гордая, смелая, независимая птица!
- А мне нравятся наши серые воробушки. Они такие быстрые, шустрые, — сказала Ольга.
— Будем считать, что и воробушек — достойная птица, — улыбнулся Андрей.