Рядом на Миллионной находилось другое посольство — французское, куда Пушкин заезжал вместе с лицейским приятелем Данзасом в день роковой дуэли для переговоров с секундантом Дантеса виконтом д’Аршиаком.
Еще один пушкинский адрес на Миллионной — особняк Авдотьи Голицыной, вошедшей в мемуарную литературу под именем «ночной княгини» из-за своего обыкновения начинать прием гостей в полночь.
В общем, просто шагу нельзя было ступить в окрестностях нашего дома, чтобы не соприкоснуться с материальной памятью о Пушкине. Если, конечно, быть к нему небезразличным — для чего у меня существовали разнообразные причины, главная из которых — тогда и поныне — любовь и восхищение его стихами и прозой.
Но была и причина семейного свойства. Дело в том, что в нашем семействе имелся собственный пушкинист, причем довольно известный: папин двоюродный брат Лазарь Абрамович Черейский. По образованию и основному занятию инженер, он все свое свободное время посвящал «одной, но пламенной страсти» — собиранию сведений о родственниках, друзьях и знакомых Пушкина, с которыми он тем или иным образом общался на протяжении всей жизни. Для этого у дяди Лазаря имелась колоссальная картотека, куда на специальных карточках заносилась добытая из литературы и архивов информация. Всего Лазарь Абрамович собрал данные о 2700 лицах, лично или в переписке соприкасавшихся с Пушкиным. Эти сведения послужили материалом для нескольких книг и многих статей и заметок, снискавших нашему родственнику популярность и уважение не только в среде литературоведов и профессиональных пушкинистов, а и у более широкой читающей публики. Основная известность пришла к нему уже в семидесятые и особенно в восьмидесятые годы, но и во время моего школьного учения его имя — а следовательно, и моя фамилия — было известно специалистам. Во всяком случае, наш учитель литературы в седьмом классе спрашивал меня, не родственник ли я пушкинисту Черейскому.
Ответ мой был правдив, хотя и несколько обескураживают, ага, родственник, только общаемся мы редко… Уж не знаю, почему — а папа уклонялся от объяснений — между двумя ветвями нашего рода не было по-настоящему близких родственных отношений. Какая-то давняя обида омрачила их, а характеры и у моего отца, и у дяди Лазаря были, прямо скажем, не сахар, и никто из них не шел первым на сближение. Видались редко, чаще на чьих-то похоронах, друг к другу заходили только по нечасто возникавшим делам. При этом взаимное уважение ощущалось, и худого слова о дяде Лазаре я от своих родителей ни разу не слышал — только редкие сожаления по поводу его нелегкого характера и не знающего никаких границ увлечения денно-нощным копанием в пушкинской биографии.