Загудел паровоз, и мы поехали к Тихому океану. А пока что сидели и глазели на подмосковные станции. Мне очень понравилась станция Лось — я как раз недавно видел лося в зоопарке, а тут станция такая! Прошел проводник, приглашая товарищей пассажиров посетить вагон-ресторан. Наши мамы переглянулись и стали разворачивать кульки и свертки. У Владиковой мамы был большущий шмат сала, моя мама спросила — украинское? Оказалось, они на Камчатку к папе-почти-моряку едут из Конотопа, от Владиковой бабушки. Ой, говорит мама, а у меня в Конотопе мой дядя Гриша главным инженером депо работает. Как же мы с вами раньше не познакомились, говорит Владикова мама, тогда б ваш дядя моим угля на зиму подбросил, а то беда с этим углем. Так за разговорами совсем стало поздно, я забрался на верхнюю полку и тут же крепко уснул.
Фрицы, «Хозяйка Медной горы» и «Кот в сапогах»
Утром проснулся, поезд стоит, выглядываю — станция Котельнич. И прямо напротив нашего вагона на перроне сложены доски, а на досках сидят странные люди, человек десять. Какие-то странно аккуратные, выбритые, подстриженные. Худые все, в серых кителях и штанах, на головах серые шапки — у кого пилотка с пуговками, у кого с козырьком. Рядом солдат сидит с карабином, и здоровенная собака положила морду на лапы. Тут Владик тоже проснулся, посмотрел: о, говорит, фрицы! Как фрицы, настоящие?! Мы с ним кое-как оделись, выскочили на перрон и смотрим. И несколько офицеров из нашего и соседних вагонов тоже вылезли в пижамных и спортивных штанах. Один фриц достал губную гармошку и стал тихонько наигрывать. А собака, не поднимая морды с лап, тихонько подвывать. Офицеры развеселились, а солдат встал, поправил карабин на плече и говорит: «Товарищи, близко подходить запрещено, и передавать ничего нельзя. Хотя, б…ь, курить вот так хочется!» И тут же получил от одного из офицеров пачку папирос. Тут три раза прозвенел колокол, проводники закричали: «По вагонам, поезд отправляется!», и мы забрались обратно. Смотрим в окно, а солдат открыл пачку и раздает фрицам по папиросе. И собака рядом стоит и виляет хвостом.
Как отъехали мы от Котельнича, мама проснулась и пошла умываться, вернулась — чуть не плачет. Какая же, говорит, я дура, забыла дать бабушке с дедушкой телеграмму, что мы благополучно приехали в Москву и закомпостировали плацкарту до Ворошилова. Они там уже с ума сходят от волнения, а у бабушки снова начнутся приливы к голове. Я говорю: «А из поезда нельзя дать телеграмму?» Мама меня сначала обозвала балбесом, а потом задумалась и пошла проводника спрашивать. Проводник говорит: «Письмо можно из поезда отправить, сдать на остановке в почтовый вагон, а телеграмму пока что нет, еще наука такого не придумала. Вы, — говорит, — как в Киров прибудем, сбегайте и сами свою телеграмму отправьте. Прибываем на первую путь, стоим аж тридцать две минуты, потому что паровоз меняем. И в вокзал не ходите, они в телеграфной, пока не холодно, окошко открытое на перрон держат». Мама очень обрадовалась и тут же на бумажке сочинила телеграмму. Когда приехали в Киров, так все и вышло: выскочили мы на перрон, побежали искать открытое окошко — а чего его искать, над ним даже надпись была: «Прием телеграмм». Наверное, Москва так всем головы задуривает, что многие забывают про телеграммы, а в Кирове это знают и о них заботятся. Про это я сам догадался и маме сказал, а она чего-то испугалась. Ты, говорит, Владику не рассказывал, что столица нашей Родины Москва всем головы задуривает? Смотри не повторяй эту глупость. Я пообещал, и поехали мы дальше.