— Весь этот вздор о великой конъюнкции люди воспринимают всерьез — и не только простые люди, — продолжал Уолсингем, не отводя взгляда от прикрытой сейчас груди погибшей, изуродованной символом Юпитера. — А католическим священникам тем легче выползать из своих тайных убежищ и соблазнять народ вернуться под власть Рима, ежели многие поверят в близость второго пришествия.
— У нее в руках были четки и восковая фигурка королевы с пронзенным сердцем. — Голос Бёрли упал почти до шепота. — Смысл разгадать нетрудно: торжество Рима и смерть ее величества.
— По крайней мере, верно одно: кто-то хочет направить нас именно по такому пути. — Уолсингем плотно сжал зубы, живчик запрыгал на щеке. — Да еще этот знак Юпитера! Спасибо огромное Джону Ди, ее величество и так уже чересчур много внимания уделяет движению планет и небесным знамениям, теперь же она уверится, что ее опасения обоснованны. — Вздохнув, Уолсингем обернулся ко мне с поручением: — Мне следует немедленно отправиться к ее величеству, а ты, Бруно, поговори пока с кем-нибудь из подруг леди Сесилии, кто знает, куда и зачем она ходила. Скажи им, что ты — человек лорда Бёрли. Уильям, ты сведешь доктора Бруно с нужными людьми? И пусть стража обыщет все помещения дворца, и приватные покои, и кухни, и часовню, и залы. Если убийца не скрылся, то, быть может, не успел и избавиться от окровавленной рубашки и ножа.
Бёрли ответил кивком, провел рукой по лбу; вид у него был усталый и безнадежный. Он лет на десять старше Уолсингема, то есть уже на полпути от шестидесяти к семидесяти годам, хотя вроде бы здоровье у него покрепче. Он бросил на меня взгляд искоса, брови его сошлись в напряженном раздумье.
— Фрейлины, понятное дело, бьются в истерике, — суховато заметил он. — Это естественно, однако мне из их воплей не удалось извлечь ни капли смысла. Кто знает, может быть, человек помоложе, с красивыми темными глазами и приятной улыбкой преуспеет там, где я потерпел неудачу. — Улыбнувшись — отнюдь не приятной улыбкой, — он похлопал меня по плечу и придержал дверь комнаты, пропуская меня вперед.
— Из уст Бёрли это прямо-таки комплимент, Бруно, — поддразнил меня Уолсингем, проходя следом за мной.
— Я так понял, он имел в виду вас, ваша милость, — не остался я в долгу.
Бёрли обернулся с усмешкой на губах.
— По крайней мере, льстить этот молодец умеет, — одобрил он. — Будем надеяться, это пригодится ему в обхождении с нашими дамами.
По правде сказать, леди Маргарет Ситон, первая леди королевской опочивальни, отнюдь не билась в истерике; войдя в ее покои, я увидел перед собой чрезвычайно собранную и подавляющую своим величием даму, и держалась она, я бы сказал, настороже. Лорд Бёрли отрекомендовал меня как своего доверенного помощника и, любезно откланявшись, скрылся за двойными дверями. Леди Ситон — она была одета в черное, как будто заранее справляла траур, и сидела высоко на подушках — острым взглядом впилась в мое лицо. Она была совсем не такой молоденькой, как погибшая фрейлина, лет сорока с небольшим, почти ровесница королевы, но, хотя на тонкой коже начали проступать приметы времени, легко было догадаться, что в свое время эта дама принадлежала к числу первых красавиц. Две девицы сидели на полу возле ее кресла, опираясь на подушки, обе были облачены в белый шелк, обе цеплялись за руки своей начальницы и заливались слезами. Наконец она высвободила руку и приподняла ее, требуя тишины. Девушки изо всех сил попытались заглушить рыдания.