— Да я эту собачонку, как себя, знаю. Вся-то с варежку, а кутята у ней, ну и злая. На мне носок шерстяной был, так и не прокусила почти.
Один раз напала на Паню шпана, хотела отобрать деньги, которые Паня разносила пенсионерам. Но она отбилась, подняла крик на всю улицу, а после этого случая деньги прятала под грудью, в специальном мешочке. И когда входила в дом с пенсией, то прежде всего просила:
— Отвернитесь на минуточку, пожалуйста!..
Больница стояла среди рощицы, на высоком сыпучем берегу и, чтобы больные не спускались к самой реке, огорожена была низкой оградкой, преодолеть которую в общем ничего не стоило. Вислые березы усыпали мелким желтым листом теплую сентябрьскую воду. Скамеек тут не было, но было несколько старых пней, словно назначенных для сидения, просторных и гладких. Около них и трава была притоптана больничными тапочками.
Паня прошла, шурша опавшими листьями, и села на один из пней, напахнув на сильные коленки мрачный больничный халат. По лицу ее пробегала кудрявая тень согнутой ветки и терялась в Паниных неярких, цвета осеннего желудя глазах.
Паня сидела и думала о том, что вот такая хорошая осень стоит, в лесу — благодать, а она ни разу не собралась ни по рыжики, ни по бруснику. Теперь же и вовсе не соберешься: больно нагибать голову.
Под берегом играла синяя река, из мерцающей дали тянулся серебристый пароход, кланялись легкому ветру спокойные березы. Так было тихо и хорошо, что и вспоминать не хотелось обо всем приключившемся вчера. Ох, есть же дикие люди!..
И вот Паня увидела, что неподалеку сел прямо на сухую, жесткую траву один из больных. Халат на нем был такого же грустного цвета, что и Панин. У этого человека была большая кудрявая голова и белое, нездорового цвета лицо в отеках.
Паня поспешно одернула полы халата, поправила платок на голове, осторожно ощупав то место, где выше лба были выбриты волосы и все еще чувствительно болело. Подтянула выбившиеся манжеты мужской сорочки: больница была полна, няньки с ног сбились с бельем, так что взыскивать не приходилось.
Встретиться с человеком и не заговорить — это было не в Паниных правилах.
— И давно хвораешь, дядечка? — спросила она и пересела поближе. — Вы с «Горы» или из Заречья?
Кудрявый (так его про себя окрестила Паня) тоже подвинулся. Он был уже не очень молодой, но славный на вид широколицый и какой-то жалобный.
— Зареченский. Из затона. Почки у меня застужены. Второй месяц соли капли не вижу. Как ребенок, на сладком да на манной каше.
— Уж какая это пища для мужчины! — посочувствовала Паня.