В Теплом Стане все дома новые — один в один. Высокие, белые, как меловые. Место еще не обжитое, деревца у домов маленькие, невидные — вроде голо все вокруг.
На четвертый этаж Любу повез лифт. Открыл ей парень. Лет двадцать ему, в голубом свитере. Черный, красивый. Люба и спросить ничего не успела, он сразу крикнул:
— Мама, к тебе! — И ушел.
Люба так и осталась одна. Даже неудобно. На вешалке одежда, на тумбочке флаконы какие-то. Пропадет что-нибудь — на нее подумают.
Наконец женщина появилась. Полная, черная. В цветастом кримпленовом платье. В руке луковица, и полотенце через плечо перекинуто. Повела Любу в комнату. На стене ковер, подоконники вазами хрустальными заставлены.
Вот как люди живут!
И опять Любу одну оставили…
* * *
Зина вернулась на кухню, выключила горелку под кастрюлей, в которой тушилось мясо. Сын налил кофе в большую чашку и пил без молока.
— Смотри, с молодых лет сердце расшатаешь! — Она была недовольна мальчишкой.
Сын напомнил:
— Тебя там человек ждет.
— Это мое дело. А не хочешь в ГИТИС, подавай в МАИ. Эх, глупая твоя голова…
Рука сама потянулась к слитым тяжелым кольцам его волос.
— Мне МАИ до фени, — сказал сын, — я эту математику ненавижу.
Вот так. Все хотят жить по-своему. Человек верное дело в руки взять может. Приятное, красивое дело. Ему прямая дорога в ГИТИС. Его оттуда в театр «Ромэн» с руками оторвут. Собой хорош, и голос есть. Ну, не такой, как у Сличенко, зато молодость. Не хочет! А на что ему филология? И что это за наука, чтобы на нее пять лет тратить? Девчонка его тащит. Любовь. А что потом будет, когда любовь кончится, а филология останется? Специальность не жена, с ней не разведешься. Мать знает, где его счастье, но свою голову ему не приставишь.
— Пустое дело, — сказала она, — цыгане никогда филологией не занимались.
— Цыгане веками посуду лудили и коней крали. Кстати, тебя там женщина ждет.
Нарочно сказал. С намеком. Щенок. А на какие деньги ты в замшевом пальто ходишь?
Зина знала за собой не поддающиеся разуму секунды гнева. Она с размаху ударила сына по щеке. Он закрыл глаза, и длинные ресницы легли ему на щеки.
А как ей, гневной и встревоженной, сейчас к клиенту выйти? Разум у нее должен быть спокойный, глаза зоркими, голос твердым. А сейчас что поймешь? Чем поможешь? Самой кто-нибудь помог бы.
Вздохнула несколько раз, высоко поднимая грудь, чтобы успокоиться.
Вообще-то это ничего, что ждать заставила. Женщина, когда ждет, больше растревожится и больше себя откроет.
Зина сняла с плеча полотенце, смочила водой и пригладила волосы надо лбом.