Когда она дошла до медленной и сумрачной второй части, Мэри Кэмпбелл совершенно растворилась в лирических мелодиях Мендельсона. В эти мгновения она жила только ради музыки, которая струилась из-под смычка. Она забыла о публике,
И заметила ее присутствие уже в середине бурного, стремительного рондо третьей части, и вспомнился другой скрипичный концерт, сочиненный великим Паганини. Этот концерт, объяснял Паганини, изображает сцену в тюрьме: узник молит небеса об освобождении. И тут она вдруг поняла: она и есть тот узник, томящийся в тюрьме, которую воздвиг собственными руками. Мысли ее вернулись к концерту Мендельсона. Она знала, что никогда не играла так хорошо. Все тончайшие звучания слетали из-под ее смычка легко, без малейших усилий.
Потом кто-то зашаркал, неделикатно напомнив Мэри о публике, для которой она, собственно, и играла. Теперь Мэри вновь увидела их всех, их красные, грубые лица, их грязную одежду.
Но то, что она увидела, привело ее в замешательство. Широко раскрытые глаза глядели на нее как зачарованные, на всех лицах застыл благоговейный ужас и восторг.
Когда она кончила, несколько секунд стояла напряженная тишина, затем грянули бурные, продолжавшиеся с минуту аплодисменты. Наконец они улеглись, и Мэри заняла свое прежнее место. Это была первая счастливая минута с тех пор, как она получила письмо от Джона Уатта. Как хорошо, что она пришла сюда.
Но ее триумф длился недолго. Опять начались танцы, и Мэри, как всегда, осталась подпирать стенку. Но не одна она. Вторым был парень, и потому их неизбежно потянуло друг к другу.
Сэмми Макдональд попытался станцевать вальс, но проделал он это весьма неловко и теперь сидел, одинокий и застенчивый, на скамейке у стены. Он посматривал на низенькую, толстощекую барышню, которая играла на скрипке: она сидела у противоположной стены и тоже почти не танцевала. Объятый робостью и волнением, он выждал еще несколько танцев, а потом через весь зал подошел к ней и уселся рядом.
— Мне понравилось ваше бренчанье, — сказал он.
— Спасибо, — ответила Мэри.
Сэмми Макдональду слова поддавались с трудом, и Мэри вскоре заметила, что это она ведет разговор. Большой Сэмми, широкогрудый, краснолицый, с густой копной светлых волос и большими усами, был полной противоположностью чопорному Джону Уатту, единственному мужчине, с которым Мэри была близко знакома. Мэри тотчас же решила, что Большой Сэмми болван, но с ним нескучно, потому что он умел прекрасно слушать, что говорят другие, но если даже он и болван, то, по крайней мере, красивый болван, и Мэри почувствовала, как притягивает его грубая, неотесанная мужественность.