Кэнайна Биверскин уткнулась в книгу, лежавшую у нее на коленях, но буквы расплывались перед глазами. Она проголодалась, но теперь, после того, как сказала молодому биологу, что не хочет есть, не могла пойти и купить себе сандвич. Она не хотела снова встретиться с Рори. Он и так задал ей слишком много вопросов, а она разболталась.
Решение вернуться на берег залива Джемса и начать все сначала далось ей нелегко, досталось мучительно и трудно, и дороги назад не было. Путь, по которому предстояло идти, ясно вырисовывался перед ней, но теперь этот Рори Макдональд — такой красивый, такой логичный, такой всепонимающий — внезапно возник перед ней, будто неожиданный обвал преградил ей дорогу.
То немногое, что он рассказал о себе, неприятно напоминало ей собственную ее историю — судьбу души, задыхавшейся в бесплодной, чуждой умственным интересам среде и восставшей против нее, с той только разницей, которая сразу бросалась в глаза и одна лишь имела значение: Рори Макдональд выиграл свою битву, а она проиграла.
Больше всего она страшилась встретиться с Рори в Кэйп-Кри именно этим летом, в тяжелые, изнурительные месяцы, когда ей придется вновь приноравливаться к примитивному существованию соплеменников. Рори Макдональд будет резко выделяться среди ее земляков, потому что в Кэйп-Кри ценность мужчины измеряется только тем, сколько бобров изловил ты за зиму. Он же будет слишком красноречивым посланником того мира, о котором ей надо позабыть навсегда.
Она вновь глянула на книжку, лежавшую на коленях. Уж если собираешься покинуть тот мир, чего ломать голову над его проблемами. Кэнайна не находила ответа. Ум ее метался в смятении. Она с раздражением швырнула книгу на пустую скамейку напротив. Вот тебе, подумала она, прощай, отныне она станет мускек-овак, одной из болотных кри, и все. Это название значило "Те, Что с Болота", и она давно уже не называла себя так.
Кэнайна Биверскин завершила полный круг и вновь оказалась на том самом месте, где начала семнадцать лет тому назад. Она ехала тем же поездом, только в противоположном направлении, и, хотя ей тогда было всего четыре года, подробности той поездки с пугающей четкостью всплыли в ее памяти: вспомнилась добрая женщина с белой наколкой на волосах, в белом платье и с белой кожей, говорившая на непонятном языке; вспомнился Паюксис, ее маленький грязно-бурый плюшевый мишка с одной только передней лапой, вспомнилась хрупкая, испуганная девочка из племени кри, скорчившаяся под одеялом на вагонной скамейке и харкавшая кровью, — в ее впалую грудь вонзилась острым кинжалом боль. Теперь, семнадцать лет спустя, та чахоточная девчушка казалась ей совершенно чужой, и Кэнайне с трудом верилось, что то была она сама.