Он пробормотал слова благодарности и опустил камешек в свой спорран.
— Ты хорошо дрался, — повторила она. — Молодец. Я обещала это твоей матери. Я сдержала слово.
— Какое обещание?
— Тебе предстоит завоевать себе собственное имя. Твой отец не дал тебе своего… А теперь ступай, мой мальчик. Да хранят тебя добрые духи, Тоби! Поспеши.
— Не могу же я так тебя здесь оставить!
— Поспеши. Обо мне позаботятся. Он скоро будет здесь.
— Кто будет? — Он вгляделся и увидел слезы в ее глазах. Бабка Нен? Никогда еще он не видел ее плачущей, даже когда ей приходилось принимать мертворожденных младенцев.
— Ты должен уйти до его прихода. За тобой охотятся! Ступай!
— Ты что, тоже уходишь? А кто же будет ухаживать за хобом?
Она усмехнулась:
— Я нашла кое-кого! Если хоб доволен, тебе не о чем беспокоиться, мой маленький Тоби, правда?
— Но… послушай! Меня ведь будут искать сегодня ночью. Если бы я мог отсидеться где-нибудь несколько дней — хотя бы дождаться тумана, или дождя, или безлунной ночи… Может, хоб пустит меня…
— Нет! Нет! Тебе нельзя! — Она шикнула и склонила голову набок, прислушиваясь. Потом оттолкнула его. — Ступай! Ступай!
Теперь и он слышал стук копыт.
Бабка Ней застонала.
— Поздно! — запричитала она. — Слишком поздно!
Англичане. Не время оставаться потерявшимся ребенком он должен быть мужчиной. Он заставил себя встать на ноги, ощущая боль во всем теле, — надо же, как затекли мышцы. Он слишком устал, чтобы снова бежать. Он успел попрощаться, так что не зря он так гнал, но больше бежать он не мог. Тоби нагнулся и поцеловал старуху, пытаясь сказать ей, что он чувствует, но слова застревали в горле. Бабка Нен все отсылала его, теперь уже раздраженно. «Я в последний раз переступаю порог этого дома», — подумал Тоби, шагнул за дверь и, дрожа от ночного холода, закрыл ее за собой на защелку.
Судя по шуму и по тому, как содрогалась земля, всадников было не меньше десятка. Могли бы и поостеречься! Сержант Фермер попробовал как-то провести свой отряд мимо рощи с барабанным боем, так солдаты катались по земле, корчась в страшных судорогах и визжа как резаные. Даже малейший шум мог оказаться опасным, если раздражал хоба.
Наверное, Тоби полагалось бы гордиться, что они послали за ним такой отряд, но он слишком устал, чтобы думать об этом. Бежать, чтобы за тобой охотились, как за зверем… нет уж. Он вышел на открытое место и остановился на свету, подняв руки, чтобы те видели: он безоружен. Он убил одного из них, так что не ожидал бережного к себе отношения.
Они обходили домишко с двух сторон так, словно атаковали артиллерийскую батарею бургундцев. Он ожидал, что его растопчут, но они просто окружили его — злобные глаза, разгоряченные лошади, звон сбруи… Мушкеты целились ему в грудь, мечи — обнажены. Он продолжал стоять, подняв руки и опустив голову. Он не говорил ничего — что тут скажешь?