Таул достал из котомки скляночку с воском, взял тряпицу и стал вощить лук. Если хочешь бодрствовать всю ночь, надо, чтобы руки и голова были заняты.
— Я точно встретил давно утраченного друга.
Таул не сразу понял, о чем Джек говорит: он уж позабыл свой вопрос.
— Я узнал его, — продолжал Джек. — Запахи, шум, краски — все это показалось мне знакомым и все-таки... все-таки чужим. Точно это снилось мне давным-давно.
Голос у Джека был тонкий, растерянный. Как тут не вспомнить, что он, в сущности, совсем еще мальчик и ничто не подготовило его к тому, что с ним случилось. Однако он здесь и изо всех сил старается казаться спокойным, сам справляясь с хаосом, царящим у него в душе.
Таул вытер воск с пальцев. Сам он — иное дело. Он готовился к этому годами. В конце концов, он всегда стремился быть рыцарем, стремился к истине, славе и к тому, чтобы «приобрести заслугу перед Богом».
Джеку опереться не на что — ему приходится полагаться только на себя самого.
— Таул, прочти мне еще раз то пророчество.
Просьба застала Таула врасплох — этого он меньше всего ожидал. Он бросил быстрый взгляд на Джека — тот по-прежнему смотрел на звезды. Таул начал:
Когда благородные мужи позабудут о чести...
И тут его голос дрогнул. Первая строка может относиться и к нему — это он забыл свои обязанности и твои обеты. Это он покрыл позором орден. Не Тирен, как пытался внушить ему Хват, а он сам, Таул.
Таул проглотил вставший в горле ком. Эта боль всегда при нем — она не уходит и не становится менее острой, только перемещается, всякий раз сковывая стальным обручем его сердце. Таул потупился и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Ничего не поделаешь — он должен идти своим путем, как бы это ни было тяжело.
...И некто три крови вкусит в один день,
Два могучих дома сольются вместе,
И далеко падет сего слияния тень.
Тот, кто родителей лишен...
Джек придвинулся поближе к огню, и отблеск пламени вернул его волосам краски, которые отнял у них лунный свет, — каштан и золото. Таул вспомнил следующую строчку.
...Любовник сестры своей...
В голове у него прозвучал сигнал тревоги. Сам не зная почему, Таул опустил эти слова и продолжил:
...Только он остановит злую чуму.
Империя рухнет, и рухнет храм,
А правда, безвестная многим умам,
Дураку лишь ясна одному.
Он умолк, и настала тишина. Джек не шевелился, ветер утих, и даже волны как будто перестали накатываться на берег.
Таул знал, что должен нарушить это молчание, — не столько ради Джека, сколько ради себя. В тишине приходят думы, а Таулу нисколько не хотелось размышлять о том, что заставило его опустить половину строки.