— Спасибо, что пришел. Чувствую себя такой дурой. Отвратительной толстой дурой.
Пока мы, то и дело останавливаясь, добирались до Фулхэма, мне на глаза попалось несколько беременных женщин. Все они шли медленно, вразвалку, неся перед собой огромный, круглый как мяч, живот. Впечатление было такое, словно они материализовались вдруг специально для того, чтобы действовать мне на нервы. Я взял Веро за руку.
— Заметил, да? Беременные. Я и в Нёфшателе на них натыкаюсь постоянно.
Мы сели выпить чаю. Я — на стопку книг, Веро — в кресло. Она сбросила туфли и широко расставила ноги.
— Я на десятой неделе, Чарли. Только на десятой. У нас еще куча времени.
— Я знаю. Знаю.
— Мне нравится смотреть на мой живот. Сейчас ведь и не скажешь, да? Скоро уже будет заметно, но сейчас все выглядит так, будто я переела фуа-гра или круассанов за завтраком. Так что притворяюсь, будто ничего и нет. А потом вспоминаю, и — как соль языком лизнула. Морщусь и охаю. Или всхлипываю. Этот ребенок, он как огромный всхлип у меня в животе. Я даже выдохнуть боюсь, чтобы он не выскочил. Он так важен для меня. Это какое-то безумие, что нечто столь крохотное может быть таким важным. Но оно так. Ты сказал Джо?
— Нет. И не буду. Пока мы все не решим.
Мы сидели молча, и день уходил в вечер. Зазвонил телефон. Джо. Я не стал отвечать.
Я заказал пиццу. Мы сидели посередине унылой комнаты, и Веро рассказывала, что после свадьбы Марк отдалился, что она пыталась как-то его растормошить, уговаривала оставаться дома, говорила, что бросит свою работу в лагере для беженцев — только чтобы он не уезжал, оставался с ней. Но у него квартира в Париже, и они с Фредом живут там по-холостяцки. Он устроился в один из французских инвестиционных банков, ведет дела по банкротствам. Дома бывает редко.
Стемнело. Мы легли. Окно осталось открытым, и я слышал, как Гэвин в душе вторит Брюсу Спрингстину, слышал далекий шум машин и рев летящих в Хитроу самолетов. Веро надела клетчатую пижаму и выглядела в ней совсем юной. Она было заговорила, но, похоже, передумала и замолчала, глядя в потолок. Я положил руку ей на живот, ощутил притаившуюся там тяжесть и, склонившись, поцеловал ее в шею. Она тихонько застонала, положила руку на мою и повернулась, чтобы было удобнее целоваться. Одежда полетела на пол, тела сплелись, отчаянно вжимаясь одно в другое…
Когда я проснулся, она мирно спала.
И тогда я все решил.
Завтрак я принес ей в постель. Кофе пролился немного, когда я опускал поднос. Она жадно вцепилась в круассан. Мы были как старая семейная пара. Я сидел на краю кровати, и тишину нарушали только хлюпанье, причмокивания да урчание у нее в животе. Закончив, Веро выпрямилась, повернулась и пристально посмотрела на меня: