Я посмотрел на свой стол. Экран мигнул в ответ. Мэдисон осторожно убрала с плеч мои руки, легонько сжала пальцы и отпустила.
— Я останусь и закончу презентацию, а ты иди. И всего тебе хорошего завтра. Ты делаешь доброе дело. Может быть, и я когда-нибудь познакомлюсь с Рэем.
Я слышал, как она собирает вещи, выключает компьютер. Потом Мэдисон пожелала спокойной ночи и ушла, оставив меня в тишине пустого зала. Я выключил остальной свет и подошел к окну. Внизу, на площади, Мэдисон села в такси. Я вернулся за стол, вздохнул и взялся за работу.
Когда я проснулся на следующее утро, солнечный свет уже танцевал на листьях за окном, отбрасывая блики на оранжевые занавески, которые я так и не задернул, ввалившись в комнату в пять утра, пьяный от усталости. В глазах, когда я закрыл их, остался зеленый блеск монитора. Во сне мне являлись таблицы и графики, по пикам и впадинам которых я летал то вверх, то вниз, словно по американским горкам, мимо набегавших и исчезавших чисел. Очнувшись, весь в поту, я обнаружил, что давно проспал обед и от моего единственного свободного дня почти ничего не осталось.
Я вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Ощущение это, ясное, лихорадочное, вспучилось волной, пробившейся сквозь туман, окутывавший изнуренный мозг. Я ждал, пока оно уйдет, но грудь уже резал острый, крепнущий, сжимающий тиски страх. За ним, пронесшись, как ураган над равниной, как взрывная волна от ударившей бомбы, накатила паника. Я прижал руку к сердцу — оно билось быстро, сильно и — стоп, дрогнуло — с перебоями. Сердечный приступ. Я вскочил с кровати и метнулся в ванную, сунул голову под холодный кран, в потрескавшуюся сиреневую раковину, но тут же вернулся, пошатываясь, в комнату, вспомнив, что именно в ванной почему-то чаще всего умирают от инфаркта. Я не хотел умирать в ванной. Я вообще не хотел умирать. В венах на шее пульсировала кровь — дрожащими толчками, словно дергающийся в пробке автомобиль. Я натянул джинсы, футболку, ботинки на босу ногу и вывалился в холодный и ясный зимний день. Падавший с рваного неба свет не столько выявлял, сколько размывал контуры дрожащего мира. Не отрывая глаз от серой неровной мостовой, уверенный в том, что вот-вот свалюсь на камни, клонясь навстречу ветру, я двинулся по Мюнстер-роуд к больнице «Чаринг-Кросс».
Может, из-за холодного ветра, кусавшего голые руки, или постепенного осознания того, что смерть еще не схватила меня старческими костлявыми пальцами, или просто так, само по себе, сердце стало замедлять бег. Давление, что окружало меня со всех сторон — стискивало виски, шею, глаза и все прочие части тела, — понемногу начало спадать. Я стал замечать обступавшие меня грязные, бурые строения. Ощутил жаркое дыхание автобуса, увидел трех садящихся в него девушек с прыщеватыми лбами. Я медленно повернулся и побрел домой, потрясенный силой накрывшей меня волны. Я раскинул широко, как мог, руки, обратил к солнцу лицо и осторожно повернулся на каблуках.