Хотя, возможно, это было всего лишь демонстрацией ее безмерного эгоизма, придуманной ею болезнью, комедией, которую она разыгрывала для себя самой и окружающих. По аллеям вокруг Виндзорского или Букингемского дворцов она прогуливалась исключительно в карете, запряженной пони или осликом, но в 1890 году в Бальморале еще танцевала кадриль со своим внуком Эдди, наследником британской короны. «Я прекрасно с этим справилась», — с гордостью записала она в дневнике тем же вечером.
Главное же — ей удалось вновь обрести душевный покой, оправиться от потери Альберта, «ее дорогого ангела», после смерти которого она, чтобы уснуть, крепко прижимала к себе его халат. В газетах появились фотографии, на которых она улыбалась, что было совершенно немыслимым еще несколько лет назад. В одной из своих критических статей, посвященных театру, Бернард Шоу — социалист, между прочим — не поскупился на похвалы в ее адрес: «Вы только подумайте о той юной девушке, какой она была семьдесят лет назад: семья, наставники, церковь, слуги и вообще все вокруг только и делали, что систематически и самозабвенно лгали ей… Каждый из портретов „королевы-девочки“ образца 1837 года из тех, что можно видеть во всех витринах, в 1897 году должен вызывать у этой же самой королевы желание выскочить из своей кареты, чтобы написать под ним: прошу вас, помните, что сегодня любая машинистка с зарплатой в восемьдесят шиллингов в неделю в десять раз более образованна и сведуща в жизни, чем та несчастная в момент, когда на ее голову свалилась корона и когда ей пришлось править страной, полагаясь лишь на свой природный ум. Поверьте мне, невозможно прожить семьдесят восемь лет, не узнав того, о чем королевы никогда не говорят в мелодрамах, разыгрываемых на подмостках театра „Адельфи“».
Когда королевская карета возвращалась в Букингемский дворец, какой-то человек прямо перед ней упал с дерева — и это был единственный несчастный случай, произошедший в этот знаменательный день. В преддверии его королева не раз писала своему министру внутренних дел. Она опасалась, как бы во время праздничных мероприятий не произошло несчастья вроде давки в Москве, случившейся во время коронации Аликс и Николая II, когда затоптали три тысячи русских[4], или вроде недавнего пожара на благотворительной ярмарке в Париже, где заживо сгорело двести человек.
Ее любимый народ не должен страдать ни от каких, даже самых незначительных ран, и, вернувшись во дворец, Виктория тут же поинтересовалась, как себя чувствует упавший с дерева человек. Между государыней и ее подданными ныне существовало настоящее единение. В редком доме не было ее фотографий. Леди Эмптхилл, возвращавшаяся из Шотландии в роскошном личном вагоне королевы, была крайне удивлена, увидев ранним утром толпу, собравшуюся у железной дороги, чтобы посмотреть на их поезд: «Люди, знавшие, что не смогут увидеть свою горячо любимую королеву, были довольны уже тем, что смотрели на поезд, в котором она ехала. Мужчины снимали шляпы, женщины махали носовыми платками и порой посылали воздушные поцелуи, и никто не позволял себе никаких криков, поскольку подданные Ее Величества берегут ее покой».