— Боже, как она могла! Какой ужас!
— Не кори ее слишком сильно, Флер, — сказал Ален, обнимая ее. — Мое увечье, как ни говори, помогло мне встретиться с тобой в вашей английской клинике. Сама судьба, в лице Селестин, свела нас.
Щека Флер горела от жаркого дыхания Алена.
— Но она же стала и разлучницей, ведь так?
Ален, взяв Флер за подбородок, поднял к себе ее лицо.
— Той ночью, после званого обеда… когда ты увидела Селестин в моей комнате… Ведь я принял ее за тебя, Флер…
— За меня?.. Но почему?.. — запинаясь, спросила она.
— Я вошел к себе и услышал шелест тафты — я привык, что так шелестит твоя одежда. К тому же в воздухе стоял запах духов — тех духов, которые я сделал специально для тебя и к которым, как мне казалось, никто, кроме тебя, не имеет доступа. Поэтому подумал — это ты… Мои слова «О, любовь моя, как же я мечтал тебя обнять!» были адресованы тебе, Флер.
От такого признания Алена по ее спине пробежали мурашки.
— Что еще ты хочешь, чтобы я объяснил тебе? Мое постоянно скверное настроение, вызванное тем, что не могу полюбоваться женой, с которой однажды познал высочайшее сексуальное наслаждение? До тебя я и не знал, какую радость может дарить женская плоть мужчине.
Он поцеловал Флер в губы, и все ее тело накрыла душная волна непреодолимого вожделения. Даже сквозь одежду они оба чувствовали, как призывные токи пронзают их тела.
Прошло несколько минут, прежде чем Ален ослабил объятия — и то только для того, чтобы, слегка отстранив ее, нежно прошептать:
— Флер, ангел мой, я люблю тебя! Я думал, Луи преувеличивает, описывая твою красоту, но он преуменьшил! Я никогда не видел женщины красивее тебя!
Флер застыла, вслушавшись в его слова. Ее испуганный и молящий взгляд остановился на черных очках, закрывающих его глаза. Ален снял их, и Флер была поражена энергией, живостью его взгляда.
Ален улыбнулся в ответ на ее невысказанный вопрос:
— Да, Флер, я вижу тебя! И этим я обязан Селестин. В тот вечер она задержалась в моей комнате ровно настолько, чтобы выслушать мое мнение о себе, и тогда же я решил, что ничьи руки, кроме твоих, не станут обнимать меня, ничьи губы, кроме твоих, не станут меня целовать. Поэтому, как только я убедился, что maman вне опасности, я поехал в ваш английский госпиталь. Так что, дорогая, у меня есть алиби — я был не в Париже! — поддразнил он ее.
Флер была так потрясена, что не могла произнести ни слова. Она целовала Алена в веки, губы, упрямый подбородок, вихор на макушке. Целовала, целовала и плакала от радости.
— Скажи, что ты любишь меня, Флер.
— Я всегда любила тебя, Ален.