— Да, сэр.
Он встал.
— Вот и отлично.
Именно в этот момент я поняла, что доктор Эммануэль Родригес мне нравится.
У него были зеленовато-карие глаза — цвета травы, которая нуждается в дожде.
В этот же день, положив в карман синего платья доллар из своей первой зарплаты, под жаркими солнечными лучами я отправилась в город, не имея определенной цели, но следуя указаниям Вильяма; он перечислил мне места, которые, по его мнению, я должна была посмотреть.
Довольно скоро я очутилась на какой-то оживленной улице. Было очень жарко, солнце жгло мне голову, и я пожалела, что у меня нет зонтика. Марва всегда ходила с зонтиком. Вокруг меня суетилась толпа; люди заходили и выходили из магазинов — от маленьких лавок до огромных универмагов с сияющими витринами. Я забрела в «Стивенс и Тодд», поднялась в отдел женской одежды, где увидела хорошенькое розовое платье с нижней юбкой. Подойдя к зеркалу, я приложила его к себе. Продавщица смотрела на меня так, будто я вылезла из сточной канавы, поэтому я не решилась его примерить.
На Шарлот-стрит я услышала мелодию калипсо, доносившуюся из открытых дверей углового бара, который назывался «Черная шляпа». Вокруг было много белых. Мне бросилась в глаза блондинка в остроносых туфлях, с острыми грудями, торчащими из лимонно-зеленого платья. Она держала за руки двух белоголовых малышей. Они вошли в туристическое агентство под названием «Истерн Кредит Юнион Трэвел», над которым висел огромный рекламный щит с белым самолетом и надписью: BOAC[18]: Лондон! Нью-Йорк! Мы отвезем вас туда. Я не могла себе представить, что можно вот так просто войти, купить билет и полететь куда угодно.
Но было и другое: возле центрального почтамта на земле, скорчившись, сидела женщина, и там, где должны были быть кисти, свисали лохмотья бледной кожи, похожие на побеги, выросшие из запястий. Она подняла руки, и эти страшные завитки заколыхались, как живые. Почему-то они напомнили мне о мангровых болотах неподалеку от Черной Скалы. Женщина сидела на газете, по которой расползалось желтое пятно — я догадалась, что это ее моча. Женщину нельзя было назвать ни молодой, ни старой. Она как-то странно смотрела на меня, и я поняла, что она ждет милостыни. Люди заходили и выходили, не обращая на нее внимания, как будто ее здесь не было.
— Мисс, подайте, сколько можете. Гляньте на мои руки. Бог благословит вас. — У нее был слабый дребезжащий голос. — Божье благословение всем нужно.
— У меня нет денег, — сказала я.
В телеграмме, которую я отправила в Черную Скалу на имя тети Тасси, говорилось: «Сообщаю, что я жива и здорова. Я не вернусь. Селия».