Арон Григорьевич вернул Библию на прежнее место, присел к столу и в крайнем возбуждении допил из своей чашки остатки холодного чая.
— То же самое я сказал и прочитал в тот раз дочке. «Ты был прав папочка...» — «Это не я, это Тора...» — «Что же мне делать?..» — «Постарайся ей все объяснить... Пришли ее ко мне...»
Это, знаете ли, легко сказать: «Постарайся... Пришли...» Сердце у меня разрывалось, когда она пришла, наконец, ко мне и я увидел, как она осунулась, похудела, побледнела, ничего общего с той Риточкой, к которой я привык, веселой, живой, похожей на огонечек, на пламя субботней свечи, которое колышется, играет от малейшего движения воздуха... А тут... Сидит, молчит, опустив ресницы, а поднимет их — глаза, как провалы — в ночь, в какую-то бездонную черноту... Говорю себе: ну, что?.. Ну, девочка перед тобой сидит, твоя внучка, что ж тут такого?.. А самого, как гляну на нее, оторопь берет, честное слово. Будто не я ей, а она мне должна что-то рассказать, объяснить...
Все, что я мог, я ей тогда сказал. И слова из Торы прочел, и лагеря смерти описал, которые сам, своими глазами видел, и людей, похожих на трупы, и трупы, горы трупов, в которых ничего человеческого не осталось... Помню, пришли мы в один такой лагерь, а там охрана не успела сбежать, и в ней — офицер, который у отца на виду сына истязал и мучил прежде чем застрелить... Приказал я этого гада к стенке поставить, отцу дал свой пистолет — на, говорю, стреляй... А тот взял пистолет, подержал-подержал и на землю опустился, заплакал. Не могу, говорит... Ну, честно признаюсь, у меня-то — нет, рука не дрогнула...
И это, и многое, многое я ей тогда рассказал... А она — что бы вы думали — она?.. Риточка наша?.. Слушала она, слушала, а потом говорит: «Не хочу!.. Не хочу больше слышать — о Холокосте, о Торе!.. Вы мне все — о трупах, о газовых камерах, лагерях смерти, а я — жить хочу, жить!.. Понимаешь?.. Жить!..»
— Ну-ну... — говорю. — Жить... А что такое — жить?.. Может быть, ты объяснишь?..
— Скоро узнаете!..
И ушла, не прощаясь. Вскочила и ушла, только хлопнула дверью. Вот тебе раз, думаю. Поговорили... И что за слова, как их понимать: «Скоро узнаете»?..
А вскоре приезжает ко мне дочка, Раечка, вся в слезах и тоже на себя не похожа. Прямо с порога уткнулась мне в грудь, чего, кстати, с ней никогда не случалось, и плачет-рыдает:
— Что делать, папочка?.. Что делать?..
— Что, — говорю, — делать?.. Надеяться на Бога... — Что я могу еще сказать?.. А у самого в голове все время крутится это «скоро узнаете...»
— Она его любит, любит... Он звонит ей по два раза в день, утром и вечером, она двери закрывает, чтобы я не слышала, о чем они говорят...