— Сели! — скомандовал Парамонов, по-хозяйски распахивая заднюю дверцу. — Мы тебя прямо к дому подбросим... Да, вот что я хотел тебе сказать... — Он оглянулся на шофера, который с отсутствующим видом дымил сигаретой, и снизил голос. — Все, про что мы тут балакали, строго между нами... Ясно?
— Ясно, — сказал Яков.
— И еще... Я, конечно, сделаю, что смогу, но не от меня все зависит... — Он говорил об отзыве для издательства. — Сам понимаешь, к вашему брату (он сделал короткую, но выразительную паузу) особый счет...
— Это я усвоил, — сказал Яков.
— Ну и умница, — сказал Парамонов.
Шофер посмотрел на часы и дал сигнал. Парамонов, пригнув голову, забрался в машину.
— Что же ты?..— спросил он уже изнутри.
— Спасибо, — неожиданно для себя самого сказал Яков, — я не поеду.
— Вас не понял...
— Я лучше так... Пешочком...
— Да ты что!.. — Парамонов недоверчиво выглянул из машины. — Тут до города километров десять, а то и побольше!..
— Ничего, я трусцой... Камешек гнать надо, — прибавил Яков, будто оправдываясь и сердясь на себя за это.
— Ну, это ты зря, — помолчав, сказал Парамонов.
— Счастливо. — Яков захлопнул дверцу, которую Парамонов придерживал рукой в надежде, что Яков передумает.
— Ну-ну... Как желаете... — Глаза Парамонова в глубине машины блеснули тусклым свинцом.
Развернувшись, «Волга» взметнула задними колесах облако пыли и умчалась.
Но перед тем, как исчезнуть за первым поворотом, Парамонов притормозил машину.
— Может, надумал?.. — крикнул он, высунувшись.
Яков помахал ему рукой.
Он вышел на дорогу, обойдя больничный шлагбаум. «Здесь мы все, как братья... — вспомнились ему его собственные слова. — Товарищи по несчастью...» Здесь... Но теперь они возвращались в город...
Он прошел метров сто все убыстряющимся шагом, потом перехватил сетку так, чтобы она меньше резала пальцы, и побежал.
Он бежал не спеша, трусцой, вдоль обочины, заросшей подорожником, крапивой и лопухами. По сторонам, среди высокой травы, то и дело вспыхивали голубые звездочки цикория, загорались золотые огоньки пижмы и курослепа, шмели вились крутыми спиралями над медово пахнущей кашкой, ныряли в гущу белых соцветий, пили последний летний нектар. На поворотах изгибающейся серпантином дороги виден был город — плотное серое облако, почти черное к середине, желтовато-зеленое по краям.
«Убирайтесь в свой Израиль...» До сих пор он воспринимал эту фразу как не имеющую к нему никакого отношения. Но что, если Парамонов прав и они здесь — лишние, лишние люди?.. Что-то рвалось в нем, что-то соединявшее его с этой страной, его страной, кроме нее, у него ничего в жизни не было. Она была ему нужна, необходима, но он не был нужен ей...