— Для кого-нибудь это всего лишь мода... — сказал он, глядя на Александра Наумовича сверху вниз, будучи значительно выше его ростом. — Только не для меня... Ведь ты... Ты помнишь, кем был наш дед?..
4
О, Александр Наумович помнил!.. Помнил едкий, щекотный запах резины, кожи, сапожного клея в каморке, где работал дед, помнил сваленные в углу колодки, и железную «лапу», зажатую между обтянутых черным фартуком дедовых колен, и — туки-туки-тук, туки-туки-тук — ритмичный перестук молотка, вгонявшего мелкие гвоздочки в каблуки и подошвы... Все это помнил Александр Наумович с детства, и глаза его тоже увлажнились... Братья с минуту стояли обнявшись, растроганные воспоминаниями, умиленно и благодарно вглядываясь друг в друга.
Потом они немного посидели в кабинете Фила, и Фил, наклонив на бок голову с крупным и прямым, как у ледокола, носом и коротко подстриженными серебрящимися волосами (седина очень шла его красивому, мужественному лицу), внимательно слушал брата. Что же до Александра Наумовича, то ему вдруг каким-то сомнительным, недостоверным представилось то, как и чем он жил весь прошедший после приезда в Америку год. Ему не хотелось об этом говорить, не хотелось описывать брату квартиру, которую они с женой снимали, маленькую, сырую, с рыжими пятнами на потолке и стенах, с окнами вровень тротуару, или рассказывать о хитроумных ухищрениях с почтовыми марками и автобусными трансферами, на которые пускались многие эмигранты и которые он из принципа не желал осваивать... Вместо этого он заговорил о том, что было для него действительно значительным и важным — об американской демократии, о Томасе Джефферсоне, давнишнем своем кумире, об Аврааме Линкольне, об Эмерсоне и Торо... Он говорил обо всем этом пылко, взахлеб, с обычным для него увлечением и снова ощущал себя профессором, любимцем студентов, автором книг и статей по истории русского стиха, в особенности по «серебряному веку», и брат слушал его, поглаживая клавиши стоявшего перед ним компьютера, слушал и кивал, и если бы не надобность закончить сборы в дорогу (они улетали в тот же день, вечером), он бы, казалось, слушал Александра Наумовича еще и еще.
— Да, дорогой брат, Америка — великая страна, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — Великая, — повторил он, выдержав многозначительную паузу. — Ты еще сам, придет время, в этом убедишься...
— Я и так уже в этом убедился, — подтвердил Александр Наумович, с готовностью вставая вслед за братом.
— Великая, великая... — Фил смотрел на Александра Наумовича мягким, обволакивающим взглядом, но в глубине его бархатных глаз сквозило недоверие: он словно сомневался, что за столь недолгий срок жизни в Америке брат сумел оценить ее вполне. — Да, — повторил он с нажимом, хотя Александр Наумович не делал никаких попыток ему возражать, — это великая страна... — Он прошелся по кабинету, вдоль невысокого и длинного, от стены до стены, стеллажа с книгами. — Страна неограниченных возможностей. Здесь каждый может самореализоваться, начать новую жизнь. Здесь ты можешь стать бизнесменом, банкиром, чистильщиком сапог, президентом — кем хочешь!..