— В дежурство, — безапелляционно заявил Родионыч. — Будете передовым дозором, смените Тандемов. Они где-то в районе опушки. Основная задача: в случае подвижек со стороны войсковых отходите назад и докладываете начальнику караула. Дополнительная: если появится возможность взять языка из прибывших товарищей — берите.
— А не обидим? — усомнился Данил. — А ну как это и впрямь паранойя и они никакого нападения не планируют?
— Обидим — извинимся.
— А если смешанный отряд? Придется и войсковых глушить.
— Глушите, да осторожнее. Чтоб без двухсотых.
— А извинялки-то хватит?
Полковник наградил воспитанника тяжелым взглядом. Проворчал:
— Не сомневайся. Все, выдвигайтесь. Сегодня Верблюдыч начальствует, найдите его, пусть карты минных полей выдаст. И зайдите на склад, ночной монокуляр получите. Да осторожнее там, кроме Тандемов в районе части еще группа Арийца ползает.
— Так серьезно? — удивился Сашка. — А с минами когда успели?
— Так серьезно, — ответил племяннику Герман. — Весь день ставили. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Чешите, хватит болтать.
Переодевшись, экипировавшись и натянув ОЗК, друзья выбрались на поверхность.
На улице дуло. Лопасти ветряков на крыше шумели особенно сильно, заглушая и без того неразборчивый бубнёж из-под резины. Пришлось общаться знаками. Каждая группа сталкеров разрабатывала свою азбуку для глухонемых. Очень помогало, надо сказать, особенно в тех случаях, когда нарушение тишины было равносильно смертному приговору.
Нашли Верблюдыча, обходящего посты, — длинного, сутулого мужика с висящей верхней губой, которая действительно придавала ему некоторое сходство с кораблем пустыни. Кроме того, Верблюдыч был нереально вынослив, мог хоть несколько дней кряду не спать, довольно бодро двигаться и не падать с ног от усталости. За все это он и получил это свое почетное[32] погоняло.
Верблюдычу даже объяснять ничего не потребовалось — сунул в руки исчерченный лист бумаги, знаками показал направление и полез с обходом на крышу. Напарники склонились над картой.
Минеры постарались на славу — обработали всю прилегающую территорию. И не только растяжками, но и монками[33] и «лягушками».[34] Только аллея оставалась практически пустой, несколько растяжек стояло лишь в самом начале и конце. Мин там не ставили, вероятно, потому, что все пространство аллеи простреливалось КПВ на колесном станке, стоящем на подоконнике у главного входа в амбразуре из мешков с песком… Лезть на такой — самоубийство.
Напарники, внимательно глядя под ноги, прошли по аллее, обошли приснопамятный домик на площади элеватора и перед наркологическим диспансером ушли с дороги влево, держа путь через двор трехэтажного дома, пялившегося на сталкеров пустыми глазницами окон. По дороге между наркологией и детским садом они перестали ходить после одного случая несколько лет назад. Возвращались как-то вечером из рейда — и сунулись глянуть, что ж это за смешки из детского сада раздаются. Как мимо ни идешь — так каждый раз детский смех слышится… Сходили. Так сходили, что еле ноги унесли… Смешки, шепот, голоса, шорохи, раздающиеся из ниоткуда, от которых буквально встают дыбом и шевелятся волосы. И комнаты, ведущие совсем не туда, куда положено. Когда поднимаешься на второй этаж, а оказываешься в подвале, или входишь из коридора в раздевалку, а выходишь через эту же дверь, но уже на чердак — хватит того, чтоб крыша съехала? Данилу с Сашкой, во всяком случае, едва не хватило. Проплутали всю ночь в поисках выхода, а под утро вылетели оттуда с круглыми от ужаса глазами и насквозь мокрыми портками. И это еще повезло, можно сказать. Сильно повезло. Потому как Хребёт, поднявший их после рассказа в «Тавэрне» на смех и сунувшийся в детсад следующей ночью, исчез бесследно, как в воду канул. Так и не нашли с тех пор. Да, признаться, и не искали особо, обходя с той поры проклятый детсад десятой дорогой.