— Ваше василеосское величество, — седой воин спокойно отдал честь, — полки гарнизона Анассеопольского присягают вашему величеству, являя…
— Присягать присягают, а на площадь не спешат, — язвительно бросил Севастиан Кронидович. — Сколько привели батальонов, князь?
— Весь Фузилёрный лейб-гвардии полк, ваше величество, — по-прежнему спокойно доложил полководец. — Конногвардейский полк маршем двигается, а вон и молодой граф Тауберт с конно-егерями!
Из узкого горла улицы в строгом порядке выезжали четвёрки всадников. Тёмно-зелёные мундиры, короткие карабины — Китежградский конно-егерский полк вливался на площадь.
— Тауберт, — криво усмехнулся василевс. — Где ж командир полка, князь Шигорин?
— Сколь мне известно, ваше величество, — болен он со вчерашнего дня, — осторожно проговорил Арцаков.
— Болен он… — ядовито передразнил князя молодой василевс. — Знаем мы эти болезни… Многих командиров, смотрю, они нынче поразили.
— Поразили иль не поразили, государь и брат мой, нам надлежит действовать решительно. — Арсений Кронидович, как мог, старался побороть апатию и сплин василевса. — У нас уже три полка, четыре орудия…
Вместо ответа Севастиан бросил взгляд на площадь. Мятежные каре по-прежнему безмолвствовали. Стояли, как умеет стоять русский солдат, — угрюмо и непоколебимо.
— Полки явились, ваше величество, однако многие ненадёжны, особенно офицеры, — прошелестел невысокий человечек в серой шинели без эполет и в низко надвинутой фуражке. — Володимерский полк, Угреньский — все медлят. Да и среди выступивших у бунтовщиков немало симпатизантов, как у тех же китежградцев. Куда ещё штыки повернут… Дерзну вновь предложить вашему василеосскому величеству отъезд в Хотчину для сбора всех поистине верных войск.
— Чернь собирается, ваше величество, — растерянно прогудел ещё один сановник, обладатель нижайшего баса и протодиаконского пуза. — За нашими спинами, ваше величество… Как ещё дело-то обернётся… Могут и того, к мятежу пристать… И тогда… в кольце мы, деваться некуда…
— Мой народ… моя гвардия… — Севастиан Кронидович закрыл лицо руками. — Полноте, Стефан Агамемнонович, да и стоит ли за корону браться при таковой-то ненависти всеобщей? Батюшку… Кронида Антоновича, отца нашего, все любили, он Буонапарте сокрушил, а мы…
— Государь, — вклинился в молчание, как в стык меж неприятельскими полками, князь Арцаков, — коль будет на то воля ваша, поговорю я с мятежниками. Это ведь гвардия, я с ней три войны прошёл, половину нижних чинов в лицо знаю. И они меня знают. Солдат ведь каков? Их благородие велят — значит, надо идти. Приказ есть приказ. Да и благородия сами… Нахватались дури всякой по Европам, а душа за Отечество болит. Одумаются они, не может быть такого, чтоб не одумались!