По волнам песня их плыла,
Гремел над морем хор согласный:
«Lecho doidi likrath Kalax»!
Тонул и падал берег в море.
Бледнел далекий огонек,
Зажегся Млечный Путь в просторе,
Мы плыли дальше на восток…
Сгорали свечи беспокойно,
Дрожала вспугнутая мгла…
В душе напев тянулся скромный:
«Lecho doidi likrath Kalax»!
— Замечательные стихи, но ваши, — посмотрев на Самуила, сказала девушка, — нравятся мне больше.
Окрыленный таким неожиданным успехом, Самуил прочел стихи:
Скорбь забуду, гнет душевный
И разбитые мечты,
Там узнаю дни отрады,
Дни любви и красоты…
В глазах девушки блеснули слезы:
— Перепишите мне эти стихи, я хочу их запомнить.
— У нас еще будет время: нам предстоит путешествовать вместе не один день.
Самуил и новая его знакомая так пристально смотрели в глаза друг другу, что это заметили окружающие.
— Сказано в нашем Писании: «Заклинаю вас, девицы иерусалимские сернами и полевыми ланями: не будите и не возбуждайте любовь, пока она не придет», — провещал хасид.
Пожилой человек, услышав эти слова, произнес на идише:
— Их зэй, а сы из а пурл фын Гот (Я вижу, эту пару создал сам Бог).
Молодые люди, непроизвольно взявшись за руки, отошли в сторону.
— Меня зовут Софья. Так меня назвали в память о бабушке Шейндл, она родом из местечка Ионишкис.
— Насколько мне известно, Софья — скорее от имени Сора или Сара, а не Шейндл.
— Я поняла, что в делах еврейских вы разбираетесь лучше меня. И все-таки я Софья, Соня, — с очаровательной улыбкой сказала девушка.
Софья Мильвидская в 1907 году окончила ковенскую женскую гимназию и уехала в Петербург — мечтала поступить в институт.
…Вскоре молодые люди общались так, будто знали друг друга много лет.
Из очерка «Весенние облака», написанного Маршаком во время путешествия по Палестине (вот уж прав был Владимир Стасов, предрекая Маршаку хорошую прозу): «На мгновение разорвалась легкая ткань весенних облаков, и солнце, так недавно казавшееся тусклым и небольшим диском, затерянным в небе, вновь загорелось ослепительным светом и во все стороны устремило яркие, острые лучи.
Это было на склоне дня, и золотой свет солнца на тротуаре явился только грустным предчувствием вечера. Мы бродили по людным улицам фабричного загорода, изредка перекидываясь словами, но больше всего отдаваясь, каждый в отдельности, смутным и печальным настроениям городской весны. Иногда нас останавливал сильный порыв ветра, захватывающий наше дыхание, и тогда мы изменяли направление нашего пути, но домой не возвращались…
За каменным забором высились черные стволы деревьев. Выглянуло солнце — и они стали еще чернее. Причудливо застыли резко и строго изогнутые ветви.