— Дык небось бояре государя-батюшку нашего чем-то обидели. Вот он и побёг от них защиты в милиции искать. А Никита Иваныч — человек правильный! Щас от царя-кормильца заявление примет да и заступится по справедливости… Верно говорю, православные?
Ворота, как я и предполагал, были наглухо заперты. Из-за тесового забора временами мелькали лишь высокие стрелецкие шапки, дула пищалей да посверкивали начищенные бердыши. Толпа задумчиво остановилась, что делать дальше, никто не знал.
Горох, отдышавшись, бесновался у ворот, но поскольку он и без того едва шептал, то никто из наших не знал, чего ему, собственно, надо. Пришлось протискиваться вперёд, спасая положение и царский престиж…
— Открывайте, ребята, это я!
— В-вы, что-о-оли, Ни-и-икита Ива-а-анович? — раздалось из-за ворот. Ясно. Кого ещё они могли додуматься поставить на охрану, с ним же рехнёшься, пока договоришься. — А че-эго случи-илось-то?
— Стрелец Заикин! — как можно строже возвысился я. — А ну прекратить глупые расспросы! Приказываю немедленно впустить на территорию отделения меня и вашего законно избранного государя!
— Е-эсть! — гулко донеслось из-за ворот, но с осторожным уточнением: — А ежели б-бояре попрут, стре-элять ли?
— Нет, — натянуто улыбнувшись подоспевшим членам боярской думы, отрубил я. — Они просто постоят, подождут, наконец-то тесно пообщаются с электоратом. А царь хочет побеседовать со своей супругой наедине…
Горох встрепенулся было, но, поразмыслив, кивнул, одобряю его позицию. Правильно, чего раньше времени сор из избы выносить…
Ворота открылись ровно настолько, чтоб мы двое смогли поочерёдно протиснуться, и накрепко закрылись вновь.
— В-военное положе-эние, — извиняясь, пояснил Фёдор Заикин. — Ша-амаханы же!
— Угу. Разумеется, спасибо за героизм, молодцы! — Я похвалил служебное рвение наших ребят и жестом пригласил Гороха пройти в терем.
Государь то бледнел, то краснел, у него дрожали руки, и вообще чувствовалось, что человек на пределе. На крыльце нас встретила бабка, в новом сарафане, чистом платочке, с традиционным подносом с хлебом-солью.
— Откушай, царь-батюшка!
Горох страдальчески покосился на меня: типа нашли время церемонии разводить, но честно отломил кусочек и макнул в солонку. Вслед за Ягой показалась моя Олёна, стройная и красивая, в своём скромном платье. В руках она держала серебряную тарелку, на ней тридцатиграммовая рюмка водки.
— Откушай, государь! — ещё раз поклонилась наша домохозяйка. — А опосля уж и в дом заходи, чего ж на пороге стоять?
Растерявшийся царь на полуавтомате опрокинул рюмку, крякнул, замахал рукавчиком и скромно сказал: — Спасибо.