– Не дождешься, толстая лапка, теперь ты обречена на пожизненное заключение, – и… и он легонько укусил меня за ухо. Ухо оживилось. Ему это явно понравилось. Его, уха, эмоции передались и мне. По телу прошла волна, мощная, мучительно-теплая. Эта волна смывала, уносила темноту, уносила чужие воспоминания, очищала память. Она унесла гору мусора, наваленную у дверей моей тюрьмы, я навалилась на эту проклятую дверь всем телом – и она распахнулась! И я вернулась. Не открывая глаз, я прошептала:
– Лешка, ты все-таки редкий гад, где ты был так долго?
А запись тем временем кончилась. Карманов сидел, безвольно свесив руки. Смотреть на него было неприятно, как неприятно смотреть на раздавленного дождевого червяка. Почему-то его совсем не было жалко. Конечно, узнать истинное отношение к себе человека, которому доверял безоговорочно, – это больно. Но слишком много боли эта семейка причинила всем присутствующим, да и не закончилось еще ничего. Ксюша была без сознания, Павел явно ничего не вспомнил. Он растерянно смотрел на Кузнечика, на отца, он изо всех сил пытался вспомнить хоть что-нибудь, но было видно, что безрезультатно. Генерал поднялся, подошел к разбитому окну и, выглянув, отдал какие-то приказания. В дом опять ввалились его люди. Громилы Карманова вопросительно посмотрели на хозяина, но Михаил вяло махнул им рукой. Вышколенные псы не стали сопротивляться, когда у них забирали Павла и Ксюшу. Или теперь их надо называть Артуром и Алиной. Алину сразу увезли, наверное, в больницу. Артур рвался поехать с ней, но генерал не пустил его. Левандовский усадил сына рядом с собой и повернулся к Михаилу:
– Ну что будем теперь дальше делать, господин Карманов? С доказательствами-то теперь полный порядок.
– Делайте, что хотите, – глухо проговорил Михаил, – мне теперь все равно.
– Тряпка! – жестко бросил генерал.
– Да что вы понимаете! – взвился Карманов.
– Все! – отрезал Левандовский. – Ты мужик или кто? Подумаешь, узнал, что жена его мразь! И что, теперь нужно растечься грязной лужицей? Вместо того, чтобы разобраться с дражайшей половиной?
– Я сам отправил ее к своим друзьям, в Литву. И деньги перевел на ее счет.
– Ну баран, что сделаешь. Сам отправил, сам и вернешь.
– А вам, собственно, какое до этого всего дело? – сообразил вдруг Михаил. – Что это вы так заботитесь обо мне? Логичней было бы предположить, что вы меня немедленно арестуете, а вы печетесь о моей личной жизни?
– Знаешь, – генерал устало потер ладонями лицо, – я бы с удовольствием упрятал тебя куда подальше, но мне это невыгодно, да и хлопот много.