— Вот видите! Так примите от меня эту редкость и не пытайтесь вытянуть из меня больше, чем ваш шеф. Так как вы одновременно и посыльный, и директор конторы, то не ваше дело заботиться об авансе.
— Это-то, конечно, нет. Я действую из чистой любви к граниту. Притом — платонической. Я даже не намерен его продавать сам.
— Нет? — спрашивает Ризенфельд и наливает себе рюмку водки.
— Нет, — отвечаю я. — Дело в том, что я решил переменить профессию.
— Опять? — Ризенфельд так передвигает свое кресло, чтобы ему было видно окно Лизы.
— На этот раз — да.
— Опять в школьные учителя?
— Нет. Я уже не настолько наивен и не настолько самоуверен. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь? Вы ведь повсюду разъезжаете.
— Что именно? — спрашивает Ризенфельд без всякого интереса.
— Какое-нибудь занятие в большом городе, хотя бы курьером при какой-нибудь газете, мне все равно.
— Оставайтесь тут, — говорит Ризенфельд. — Тут вы на месте. Мне вас будет недоставать. Почему вы хотите уехать?
— Я не могу сказать вам точно. Если бы я мог, не было бы такой срочности. И я не всегда это чувствую, только время от времени. Но в эти минуты я уверен до черта, что так нужно.
— И сейчас вы уверены?
— Сейчас уверен.
— Боже мой! — восклицает Ризенфельд. — Вы еще не раз будете жалеть, что уехали отсюда.
— Безусловно. Поэтому я и хочу уехать.
Вдруг Ризенфельд вздрагивает, точно схватился мокрыми лапами за электрический провод. Лиза включила в своей комнате свет и подошла к окну. Она, вероятно, не видит нас в полутемной конторе и спокойно снимает блузку. Под блузкой у нее ничего нет.
Ризенфельд громко сопит.
— Боже! Разрази меня! Какие груди! Ведь на них спокойно можно поставить пол-литровую кружку с пивом, и она не упадет!
— Тоже неплохая мысль! — замечаю я. Глаза Ризенфельда блестят.
— И фрау Вацек всегда показывается в таком виде?
— Она довольно беззаботна. Ведь ее никто не видит, кроме, нас, конечно.
— Слушайте! — говорит Ризенфельд. — И от такой возможности вы хотите отказаться? Вот уж действительно дуралей.
— Да, — соглашаюсь я и умолкаю, а Ризенфельд, словно индеец в Вюртембергском театре, крадется к окну, держа в одной руке стакан, в другой — бутылку водки.
Лиза расчесывает волосы.
— Когда-то я мечтал стать скульптором, — говорит Ризенфельд, не спуская с нее глаз. — Для такой стоило бы! Черт его знает, чего только мы в жизни не упускаем!
— Вы хотели стать скульптором по граниту?
— При чем тут гранит?
— При работе с гранитом модели стареют скорее, чем бывают закончены художественные произведения, — говорю я. — Он такой твердый. При вашем темпераменте вы могли бы самое большее работать в глине. Иначе вы оставили бы после себя только незавершенные изваяния.