Исполнение этих привычных операций значительно улучшило ее настроение, ибо она давно научилась получать удовольствие от рутинной работы, и она знала, что если будет соблюдать некое подобие нормального распорядка дня, ее заключение не будет столь сильно давить на нее. Самым естественным после приведения комнаты в порядок было сесть за стол и писать. Покончив с уборкой, Грейс положила на стол письменные принадлежности и стала записывать историю о рыцаре и его возлюбленной.
Состояние оптимизма Грейс продолжалось лишь до следующего утра, когда в камеру с номером Морнинг Пост влетел Станден и потребовал объяснений по поводу эксклюзивного интервью, которое она, якобы, дала корреспонденту этой газеты.
Этого Грейс совсем не ожидала. Вскочив на ноги, она выхватила газету из рук Алана.
— Но я не давала никакого интервью! Просто, когда меня увозили в Тауэр, кто-то из них задал мне вопрос, и я — Господи Боже!
С газетного листа на Грейс смотрел аршинный заголовок: ГЕРЦОГ ОДУРАЧЕН ПОТАСКУХОЙ.
— Но зачем ты стала отвечать? — спросил Станден, судорожным движением взлохматив себе волосы. В его горящем взгляде не было теплоты. — Ты не только заголовок — ты статью прочитай, Грейс: этот газетчик не только выставил меня дураком, он дико радуется, что ты сделала это «признание».
— Я его не делала, — сказала Грейс, пробегая глазами текст, в котором, по сути, ее обвиняли в предательстве. — Клянусь тебе, я не говорила никому из них, что писала лживые подстрекательские статьи. А следом говорится, что я не могу так легко отказаться от своих убеждений. По его словам выходит, что я сама не знаю, что говорю. Ты посмотри на это!
Через ее плечо Станден увидел карикатуру, изображающего его самого в виде кота, играющего лапкой с новоявленной герцогиней Станденской, которая обучает петухов нести яйца, а быков — давать молоко.
Станден уже видел эту карикатуру, но только сейчас осознал, в каком ужасающем образе предстала Грейс на рисунке. Она более походила на кошмарное существо, созданное фантазией Босха, чем на герцогиню, изо рта у нее вылетали слова: «Смерть всем тиранам». Этот лозунг абсолютно не соответствовал умонастроениям Грейс и низводил всю публикацию до крайнего уровня нелепости. Если бы не серьезность нынешнего положения Грейс, герцог посчитал бы и статью, и рисунок просто смехотворными. Но при данных обстоятельствах он просто не мог найти слов, чтобы приободрить жену. Чтобы прояснилось в голове, ему пришлось несколько раз глубоко вздохнуть.
Приняв производимые им звуки за выражение ярости и возмущения, Грейс обвила его шею руками и, заливаясь слезами, сказала: