— Ты можешь встретиться со мной и Беньей завтра в «Саварине».
Это звучит как приказ, но на самом деле это мгновенно найденный компромисс.
Дверь открывает одна из девочек.
Я буду первым человеком, который согласится с тем, что холодный климат непредсказуем. И тем не менее я на мгновение испытываю удивление. На улице пять часов вечера. На безоблачном темно-синем небе проступили первые звезды. Но в доме, вокруг ребенка, идет снег. Тонкий слой снега лежит на рыжих волосах, на плечах, лице, на голых руках.
Я иду за ней. В гостиной повсюду мука. Трое детишек сидят, замешивая тесто прямо на паркетном полу. В кухне стоит их мать и смазывает противни. На кухонном столе сидит маленькая девочка и месит что-то похожее на слоеное тесто. Она пытается добавить в него яичный желток. Пользуясь при этом и руками, и ногами.
— У нас в гостиной разорвался мешок с мукой.
— Понятно, — говорю я. — Пол будет идеально чистым.
— Он в оранжерее. Я запретила ему здесь курить.
В ней есть авторитетная сила, которой обладал, по моим детским представлениям, Господь Бог. И невозмутимая мягкость, как у Санта-Клауса в диснеевском мультфильме. Если захочешь узнать, кто настоящие герои мировой истории, посмотри на матерей. На кухнях, с противнями. Пока мужчины в туалете. В гамаке. В оранжерее.
Он стирает пыль с кактусов. В воздухе стоит густой сигарный дым. В руках у него маленькая метелочка, узкая, как зубная щетка, но с длинной щетиной, изогнутая, сантиметров тридцать в длину.
— Это чтобы не забивались поры. А то они не смогут дышать.
— Если принять во внимание здешние условия, — говорю я, — это, возможно, было бы и к лучшему.
У него виноватый вид.
— Моя жена запрещает мне курить поблизости от детей.
Он показывает мне окурок сигары.
— «Ромео и Джульетта». Классическая гаванская сигара. Чертовски хороший вкус. Особенно последние сантиметры. Когда почти обжигаешь губы. В этом месте она вся пропитана никотином.
Я вешаю свой желтый пуховик на один из белых металлических стульев. Потом снимаю с головы платок. Под ним у меня кусочек марли. Ее я тоже снимаю. Механик промыл рану и смазал ее хлоргексидиновой мазью. Я наклоняю голову, чтобы ему было видно.
Когда я снова поднимаю ее, взгляд его становится суровым.
— Ожог, — говорит он задумчиво. — Вы, наверное, оказались поблизости?
— Я была на борту.
Он моет руки в глубокой стальной раковине.
— Как вам удалось остаться в живых?
— Я выплыла.
Он вытирает руки и возвращается. Трогает рану. Возникает ощущение, что он засовывает руки в мой мозг.
— Она поверхностная, — говорит он. — Вы вряд ли облысеете.