Приезжает лифт.
— Пусть вам не снятся дурные сны из-за вашей честности, — говорю я.
— Я стала слишком старой, чтобы жалеть о чем-либо.
И я еду вниз. Проходя через ворота, я кое-что вспоминаю. Когда я зову ее через посеребренную раковину, она отвечает так, как будто стояла и ждала этого звонка.
— Фрекен Любинг.
Никогда и в голову не могло бы прийти назвать ее по имени.
— Финансовый директор. Кто он?
— Он уходит на пенсию в следующем году. У него своя собственная адвокатская контора. Его зовут Дэвид Винг. Контора называется «Хаммер и Винг». Она находится где-то на Эстергаде.
Я благодарю ее.
— Храни вас Господь, — говорит она.
Такого никогда никто мне раньше не говорил, разве что в церкви. Может быть, я раньше меньше в этом нуждалась.
— У меня был п-приятель, который работал уборщиком на автоматической телефонной станции на Нёррегаде.
Мы сидим в гостиной механика.
— Он рассказывал, что они просто звонят и говорят, что у них есть судебное распоряжение. И тогда на реле вешают разъем, и, сидя в Полицейском управлении, можно через телефонную сеть прослушивать все звонки по определенному номеру и с него.
— Мне никогда не нравились телефоны.
У него в руках широкий красный скотч, на столе лежат маленькие ножницы. Он отрезает длинную полоску и прочно приклеивает ею телефонную трубку.
— У себя наверху сделай то же самое. С этого момента каждый раз, когда ты кому-нибудь звонишь, и каждый раз, когда кто-нибудь звонит тебе, ты должна будешь с-сначала снять ленту. Это будет напоминать тебе, что где-то на линии у тебя могут быть слушатели. Про телефоны всегда забываешь, что они могут быть и не личными. Лента будет напоминать тебе о том, что надо быть осторожной. Если ты, например, захочешь объясниться кому-нибудь в любви.
Если я и захочу кому-нибудь объясниться в любви, я уж во всяком случае не буду делать это по телефону. Но я ничего не говорю.
Я ничего о нем не знаю. За последние десять дней мне удалось увидеть отдельные фрагменты его прошлого. Они не соответствуют друг другу. Откуда, например, он знает, как прослушивают телефоны?
Чай, который он нам делает, это еще одна такая приводящая меня в удивление частичка, но я не хочу о ней спрашивать.
Он кипятит молоко со свежим имбирем, четвертью палочки ванили и такими темными и мелкими листьями чая, что они похожи на черную пыль. Он процеживает его через ситечко и кладет нам обоим в чай тростниковый сахар. В чае есть что-то эйфорически возбуждающее и одновременно насыщающее. У него такой вкус, какой, по моим представлениям, должен быть у Востока.