Ночевать они остановились в трактире под вывеской: «Почтовая станция Сижан. Государственный тракт № 9. Париж – 805. Перпиньян – 44». Сижан оказался большой деревней, растянувшейся на милю вдоль тракта, а гостиница – крохотным домишком, меньше чем даже конюшни по трем другим углам двора. Лестница наверх была такой узкой, что втащить по ней носилки не представлялось никакой возможности, лишь с трудом удалось внести их в гостиную, которую нехотя предоставил арестантам хозяин. Когда носилки задели о косяк, Буша передернуло от боли.
– Лейтенанту немедленно нужен врач, – сказал Хорнблауэр.
– Я спрошу хозяина, – ответил сержант.
Хозяин был мрачный косоглазый детина, он злился, что пришлось выносить из лучшей гостиной ветхую мебель, устраивать Хорнблауэру и Брауну постели, приносить разные мелочи, которые они просили для Буша. Ни ламп, ни восковых свечей у него не было, только вонючие сальные.
– Как нога? – спросил Хорнблауэр, наклоняясь над Бушем.
– Отлично, сэр, – упрямо отвечал тот, но его так явно лихорадило и он так явно страдал, что Хорнблауэр встревожился.
Когда сержант провел в комнату служанку с ужином, он резко спросил:
– Где врач?
– В деревне нет врача.
– Нет врача? Лейтенанту очень плохо. Есть ли здесь… есть ли аптекарь?
Не вспомнив французского слова, Хорнблауэр употребил английское.
– Ветеринар ушел в другую деревню и сегодня не вернется. Звать некого.
Сержант вышел. Хорнблауэр объяснил Бушу ситуацию.
– Очень хорошо, – сказал последний, слабо поворачиваясь на подушке.
Хорнблауэру больно было смотреть. Он набирался решимости.
– Я сам перебинтую вам рану, – сказал он наконец. – Мы можем приложить к ней холодного уксуса, как это делают на кораблях.
– Чего-нибудь холодного, сэр, – с надеждой откликнулся Буш.
Хорнблауэр дернул звонок и, когда появились, наконец, служанка с сержантом, попросил уксуса. Уксус принесли. Никто из троих не вспомнил про стынущий на столе ужин.
– Ну, – сказал Хорнблауэр.
Он поставил блюдечко с уксусом на пол, смочил в нем корпию, приготовил бинты, которыми снабдил его в Росасе гарнизонный лекарь. Отвернул одеяло. Культя подергивалась, пока он разматывал бинты, она оказалась красной, раздувшейся и воспаленной, на ощупь горячей.
– Здесь тоже здорово опухло, сэр, – прошептал Буш. Лимфатические узлы у него в паху раздулись.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
В свете свечи, которую держал Браун, он осмотрел обрубок и бинты. Из того места, где утром вытащили лигатуру, немного сочился гной, в остальном рубец выглядел здоровым. Значит, вся беда во второй лигатуре – Хорнблауэр знал, что опасно оставлять ее после того, как она готова отойти. Он осторожно потянул шелковую нить. Пальцы чувствовали, что она вроде бы свободна. Он вытащил ее на четверть дюйма, Буш лежал спокойно. Хорнблауэр сжал зубы, потянул – нить поддавалась неохотно, однако она явно была свободна и не тащила за собой эластичную артерию. Хорнблауэр тянул. Лигатура медленно выскользнула из раны вся, вместе с узелком. Тонкой струйкой потек окрашенный кровью гной. Дело было сделано.