Между Мельци и Леонардо царило полное согласие, в том числе и в работе. Такой же красивый, как и Салаи, Мельци тем не менее был полной его противоположностью. Салаи, бедный, невежественный, плохо воспитанный, всё получил от Леонардо, и даже если он был восприимчив к наставлению, конечный результат отнюдь не свидетельствовал об этом. В последние годы он по-своему пытался выказывать свою признательность мастеру, но это была какая-то животная преданность. На протяжении двадцати двух лет он вел себя как единственный сын в семье, требовательный и капризный, плохо воспитанный и порочный. Напротив, Мельци, человек знатного происхождения, богатый, воспитанный, жадный до знаний, был предан Леонардо всем жаром своей благородной души. Свое время, жизнь и состояние он всецело и навсегда предоставил в его распоряжение, и при этом считал себя обязанным ему. На протяжении одиннадцати лет, вплоть до смертного часа Леонардо, он окружал его поистине сыновней любовью и заботой. Даже если поначалу их соединяли преимущественно чувственные узы, какая-то более сильная привязанность не давала Мельци покинуть Леонардо до конца его дней, так что именно он стал его душеприказчиком. «Не перестаешь удивляться, обнаружив у столь юного существа так много сердечной доброты, столь глубокое понимание гения и искреннее восхищение его величием!» – восклицал в XVI веке некий автор хроники.
Напрасно Салаи пытался сохранить свое прежнее привилегированное положение при Леонардо, вопреки Мельци, этому сопернику, занимавшему теперь все время мастера и привлекавшего к себе его интерес. Теперь он не имел ни малейшей возможности для этого. Леонардо, воспылавший страстной любовью к Мельци, уже не смог бы отказаться от него. «Улыбка Мельци заставляет меня позабыть обо всем на свете», – говорил он о своем любимом ученике.
С Салаи же у него была перманентная война, сопровождавшаяся изменами, вялыми попытками прекратить отношения и, что хуже всего, разжигавшаяся той глухой ревностью, которая подрывает дружбу, превращая ее во взаимное непонимание.
Общительный и чуждавшийся общества, блистательный собеседник и молчун, жизнерадостный и пребывающий в угнетенном состоянии духа, стареющий Леонардо нарисовал тогда с присущим ему юмором свой словесный портрет: «Хотя цветущее состояние тела и не вредит здоровью духа, художник должен быть одинок, особенно в период размышлений по поводу того, что встает перед его взором и обогащает его память. Когда ты один, ты всецело принадлежишь себе самому, когда ты с компаньоном, ты принадлежишь себе лишь наполовину и даже еще меньше, если общению недостает деликатности. Когда ты в людной компании, неудобства многократно возрастают. Ты можешь говорить себе, что поступаешь по собственному усмотрению, что компания ничуть не мешает тебе размышлять и исследовать явления природы, но, уверяю тебя, ты ничуть не преуспеешь в этом, ибо не сможешь уберечь свои уши от проникновения их болтовни и не сумеешь справиться с ролью слуги двух господ, прослыв плохим товарищем и негодным любителем искусства. Ты можешь уверять меня: “Я сумею так уединиться, что их разговоры не достигнут меня и ничуть не помешают мне”. Предупреждаю, что в этом случае тебя примут за сумасшедшего и ты никогда больше не будешь один».