Каково это —сорваться в бездну с петлей на шее? Что будет там, за гранью?
Опять эта грань! Я уже думал о ней, после приговора трибунала, лежа на постели в квартире конунга Ахмата.
Что будет там, за гранью?
— Ничего не будет.
Я вздрогнул —Марина прочла мои мысли.
— Ты сказал это вслух, дурачок. За гранью ничего не будет. Теперь я это точно знаю.
— Знаешь? Откуда?
— Знаю —и все.
Она заплакала.
— Андрей, я не хочу умирать. Не хочу в пустоту, не хочу стать пустотой. Я хочу родить нашего малыша, кормить его грудью, беречь.
— Так и будет…
— Так и будет, — передразнила Марина. — Зачем ты лжешь? Как лгал Христо. Серебристая Рыбка?! Одна ложь! Вот она, Серебристая Рыбка, — она ткнула себя пальцем в живот. — Вот он —новый мир! А завтра его не станет.
Ее слова, как плети.
— Замолчи, — закричал я. — Закрой пасть, глупая баба! Я же сказал тебе —мы не умрем, значит, так и будет.
Она принялась размазывать по щекам слезы.
Я вскочил, вцепился в решетку.
— Эй, там! Караульный! Караульный, мать твою!
Ключ заворочался в двери.
— Че ты орешь, гнида? — рожа стрелка была помятой, как после сна на горохе. — Арматуры отведать захотел?
— Боец, — взмолился я. — Выслушай, брат. Мне надо поговорить с отцом Никодимом…
— А с хуем тебе не надо поговорить?
— Постой, брат. Я друг главы ОСОБи, однажды спас ему жизнь, он не откажет. Передай.
Дверь стала медленно затворяться.
— Я заплачу тебе! — заорал я.
Дверь с лязгом закрылась.
— Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз.
Марина с презрением посмотрела на меня.
— Чего ты? — от бессилия я разозлился. — Вчера ты как будто была готова достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова?
— Пошел ты.
Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера.
Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая тварку.
Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи, захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше —только ночь и казнь.
— Упрямый осел, — раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости —только усталость).
Да, Марина. Я знаю.
Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку.
Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.
Кап-кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап-кап. В окошке —несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где-то на потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол —кап! — разлетается на мельчайшие брызги. Тьма, ни зги не видно, но я-то знаю, что так оно и есть.