Я смотрю на пожилого мужчину в маршрутке. Он долго изучал компанию симпатичных девушек от двадцати лет, потом не выдержал и выпалил одной:
— Сосисочка ты моя, холодная!
Избранная, конечно, повращала глазами, потом засмеялась, мол, какая я — сосисочка?
Он принялся рассказывать, что это из одного старого советского фильма, там целая история, которую он развернул как пожелтевшую газету, потом вынул оттуда жену, ушедшую вместе с ребенком, и прочие засохшие вещи. Девушки отнеслись к нему с пониманием и даже не хихикали, кивали как болванчики.
— А вот есть в твоей жизни что-то хорошее? Что делает тебя счастливой, сосисочка?
— Кроме доченьки, у меня и нет ничего. Она — мое счастье, и все на этом. Такая хорошая.
Девочки вышли, мужчине и всей маршрутке взгрустнулось. Не мне, конечно, так как у меня было с собой два мушкета, а с ними совершенно невозможно расстроиться, я и гоготать-то с трудом могу прекратить.
На конечной остановке мужчина не мог встать и выйти, сидел, качался и все твердил, переходя в крик:
— Почему вы не помните, что мужчина тоже человек? Тоже человек. Мы же живые! Почему вы не помните, что мы люди? Почему для вас мужчина — не человек?!
Он адресовал эти слова стеклу, поэтому я не стала отвечать.
Ты сам-то помнишь, сосисочка моя?
Я запустила в себя нечто, и оно разбивает все во мне к собачьим чертям. Это и важно, и совершенно не имеет значения одновременно, будто прорвалась дамба, и море поглотило целый город. Плохо для сухопутных, хорошо для водных знаков. Тельцов и козерогов просьба не беспокоиться, а также остерегаться открытых окон, дверей и бутылок. Велика вероятность уйти и не вернуться.
Но у тебя все будет хорошо. Или плохо. Это не важно, потому что раньше не было даже «будет». Я знаю, что когда-нибудь осень закончится, возможно, будет цветение и прекрасные аллергии, знаменующие начало начал. Так приятно именно весной кого-нибудь разлюбить: внутри образуется немного свободного места и можно, наконец, купить тараканов побольше, которых давно присмотрел, но все как-то не решался. По ночам видится какая-то брэдбериевщина. Но это, безусловно, уже большой шаг от лафкравтовщины и эдгароповщины последних месяцев. Что-то меняется.
Пока я пишу своему плохому котику письма. Я хожу в зоомагазины, чтобы прижимать к себе хоть кого-нибудь из шерсти и перьев. Больше всего я люблю попугаев. Правда, одного, с которым я продолжительное время вела беседы о высоком и действительно важном для социума, купила какая-то сердобольная сволочь, и мне совершенно не с кем обсудить, какой гошахороший, а аленаумница.